Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

Олег помолчал.

— Наполеон сочувственно, надменно и брезгливо смотрел из-за стенки на бушевавшую толпу. Он долго смотрел на них и, казалось, думал совсем о другом. «О чём они кричат? — сказал он наконец. — Что им от меня нужно? Я нашёл их нищими, нищими оставляю. Не их я осыпал золотом и орденами. Какие странные существа! Они живут инстинктом, а инстинкт требует крови. Если бы я захотел, уже через час они смели бы этих крикунов в Палате. Но человеческие жизни, они не стоят такой цены. — Он широко раскрыл глаза и как бы на мгновение вышел из состояния какого-то жуткого сна и уже голосом глухим и решительным вдруг спросил кого-то: — Быть царём сволочи? Нет. Я вернулся с Эльбы не для того, чтобы залить Париж кровью».

Олег прервался и тяжело дышал, как бы кем-то загнанный.

— Какое счастье, что он хотя бы в последний момент проснулся. В нём заговорил голос человека. Хотя бы на мгновение. Но это мгновение, когда всемирный горделивец во имя спасения своей столицы складывает оружие и решается просить защиты, приюта у своего заклятого врага, это мгновение выше того, которое испытал Руже де Лиль в ночь, когда написал «Марсельезу»...

— И уж никак не сравнимо с тем, которое испытал в Филях Кутузов, — сказал я.

Олег поднялся с табуретки и принялся медленно ходить по широким половицам житницы.

— Если бы у Наполеона был хотя бы один такой маршал, как генерал от кавалерии Раевский! — сказал он.

— И если бы у Кутузова в отношении к Москве была хотя бы искра отношения Наполеона к Парижу! — добавил я.

— Кутузов был циник, — вздохнул Олег, — высокообразованный, многоопытный циник...

— И варвар, — сказал я.

— В отношении к духовным ценностям своего народа и определяется, варвар человек или нет, — поддержал меня Олег.

— И к людям своим, — подытожил я, — к их так легко разрушимым ценностям.

— В этом отношении Наполеон был тоже варвар, — пожал плечами Олег, — людей он вообще в расчёт не принимал. В этом отношении он был полной противоположностью моему предку.

— Тут нет ничего странного, — сказал я, глядя, как Наташа развешивает бельё на верёвке по двору, — ведь это захудалый какой-то корсиканский род...

— Не скажи, — возразил Олег, — это отнюдь и отнюдь не так. В лице Наполеона и Николая Николаевича фактически столкнулись две древние культуры и две устойчивые тенденции.

— Кометы обожали Наполеона, — сказала вернувшаяся Наташа. — За неделю до появления на свет Наполеона показалась над Европой комета. Это было восьмого августа 1769 года. В Парижской обсерватории астроном Миссуэ следил за ней. Хвост её блестел на небе, как рассыпающийся жемчуг, притягивался к солнцу могуществом его и в солнце растаял.

— А за три месяца до смерти полководца, — добавил я, — комета появилась над островом Святой Елены.

Она встревожила Наполеона, он впал в возбуждение, более похожее на смятение. «Обратите внимание, — сказал он окружающим, — комета в своё время возвестила смерть Цезаря, а эта, — он указал на небо, — предвещает мою. Моя жизнь с детства имеет какую-то таинственную связь с кометами. Гении — суть метеоры, которые должны сгорать, чтобы освещать свой век».

— Как странно, — задумчиво сказала Наташа, — он был настолько влюблён в себя, что даже на острове Святой Елены он ничего не понял. А ведь там было время подумать: сам Бог дал ему шесть лет на размышления в такой идеальной для этого обстановке.

— Такое впечатление, будто Бог всё время ждал, что Наполеон вспомнит о своём спасении. Бог был так милостив к нему, — сказал Олег.

— Бог милостив ко всем нам, — поддержала мужа Наташа, — христиане верят, что Бог не забирает человека отсюда до тех пор, пока тот не использует все возможности своего спасения.

— Наташа, — сказал я, — вы говорите на языке поэзии.

— Я всего лишь процитировала одну из его глав, — улыбнулась успокоительно Наташа.

Мы сидели в житнице. За окном чернела ночь. Над крышей жёстко шелестели осенние листья. С подоконника светили на стол три высокие свечи. В широкой керамической тарелке рдели недавней выпечки, крупно нарубленные куски какого-то печенья. Печенье дышало теплом добрых женских рук и томлёной малиной. Перед Олегом по столу распласталась довольно толстая папка с мелко унизанными машинописью листами канцелярской бумаги. От чая мы разрумянились, и неторопливое добродушие светилось на лицах наших.

— Недостаток знатности рода компенсировался в Наполеоне любовью комет, — пошутил я, — не в пример высокознатному Раевскому или Кутузову.

— Не скажи, — возразил Олег и взял со стола несколько листов, испечатанных синей копиркой, — вот, пожалуйста, в ещё современных Наполеону изысканиях род его восходит к началу X века. Буона-Парте — весьма благородный тосканский род. В нём звучали наименования Флоренции и Тревизо, так что в сущности Наполеон итальянец. Один из его предков был участником Первого Крестового похода. В XIII веке, где-то к концу его, патриций Гульельмо Буонапарте был объявлен мятежником и навечно изгнан из Флорентийской республики. Так что нелюбовь к республиканцам у Наполеона — родовой признак. Изгнанный род переселился в Генуэзскую республику, в захудалый городишко Сарцана. Два с половиной века Буонапарте прозябали там, и лишь в 1529 году некий Франческо переехал в Аяччо на Корсику. Здесь семья жила праздно, бедно, скупо, но горделиво, на разные доходы, даваемые землёй. Отец Наполеона Шарль обучался в Пизанском университете и занял потом должность асессора в Аяччо... Он был высокоросл, строен, красив, его обожали женщины, писал стихи в вольтерьянском духе. Некоторые видевшие его и позднее маршала Мюрата находили между ними большое сходство. Но Шарль Буонапарте был слаб характером и лизоблюден. Будущему полководцу всех времён было нечего взять у отца, кроме серых, с налётом голубизны глаз. Другое дело мать...

Олег произносил слова медленно, увесисто, выделяя в них некую внутреннюю элегантность, и трудно было понять, читает он с листа лежащей перед ним стопки или просто рассуждает вслух.

— Он что, читает, что ли? — спросил я Наташу шёпотом.

— Да, — шёпотом тоже ответила мне Наташа, взяла листок с высокой стопки, перевернула его, положила на стол.

Олег сам перелистнул ещё пару страниц и продолжал:

— Так что по древности рода Николай Николаевич Раевский несколько уступал своему оппоненту.

— Это по мужской линии, — заметила Наташа.

— По женской линии, — продолжал Олег, — было то же самое. Мария Летиция Рамолино происходила из очень древнего рода ломбардских князей. Тоже итальянка. Красавица. Позднее, вспоминая о своих родителях, Наполеон как-то заметил: «Род человеческий обладает двумя великими добродетелями, которые следует уважать бесконечно: мужеством мужчин и целомудрием женщин». Ещё будучи беременной, она посвятила своего сына Пречистой Деве Марии. Родила она его легко в день Успения Божией Матери; почувствовав схватки в храме на богослужении, разрешилась от бремени после возвращения домой.