Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

И лицо у этого человека было какое-то неопределённое. Всё вроде было в нём на месте: и нос, и губы, и глаза, и даже родинка чёрного цвета величиной с пуговицу от бюстгальтера, и такая же родинка под мочкой левого уха... Но ни о чём этом ничего определённого сказать было нельзя, особенно в такой ясный, застольный и весьма исторический день. Единственное, что можно о нём было сказать: человек этот — субъект, субъект в серой кофте крупной домашней вязки, которую, может быть, ещё при лучине вязала его бабушка.

Субъект встал, посмотрел на всех поочерёдно, посмотрел пристально и многозначительно, да произнёс:

— Господа, товарищи, граждане и люди вообще всякого государственного сословия, — начал он торжественно, — не могу не выразить моего крайнего изумления по поводу того, что я постоянно слышу и читаю о том странном историческом явлении, которое принято называть у нас Отечественной войной тысяча восемьсот двенадцатого года и которое было причиной одного из самых кровопролитных, самых примитивных и самых бесполезных сражений в истории человечества...

Субъект прервался, видимо, для того, чтобы перевести дыхание, а в комнате наступила такая тишина, которая наступает, когда под ногами у человека крутится готовая разорваться граната.

Кандидат исторических наук потянулся было за полупустой бутылкой водки и поднял бы её над столом, но вдруг замер с этой бутылкой в руке как бы в оцепении.

— Мне глубочайше жалок этот так называемый спаситель русского народа, кабинетный фельдмаршал, позорно битый под Аустерлицем, а до того нагло обманувший молодого, неопытного и доверчивого императора россов и всю кампанию одна тысяча восемьсот двенадцатого года, думавший только о том, как бы вновь на старости лет не быть отшлепанным по дряхлому заднему месту, теряющий остроту и силу своего таланта, а вследствие этого зарвавшийся император французов, как тогда говорили — «галлов». В сущности, поведение всех главных действующих лиц величайшей трагедии всех народов Европы того времени от океана до Москвы было преступным.

Мужчина с мощным басом и золотистым коком над высоким лбом медленно поднял на выступающего люто багровеющее лицо, и сразу бросилось в глаза, что и само лицо его тоже, как говорится, с особой приметой. По мере наливания лица багровостью от правой брови через переносицу под левый глаз проступил белый тонкий шрам, словно кто-то когда-то полоснул Евгения Петровича бритвой. Впрочем, во времена молодости Евгения Петровича, когда по нашим послевоенным городам бродили орды малолетних да и великовозрастных хулиганов, нарваться на такой шрам особого труда не составляло. Тогда была пора так называемых немотивированных преступлений. «Пописать мойкой», то есть — на жаргоне — полоснуть бритвой, могли кого угодно: на улице, в трамвае, на сеансе в кино. Это считалось признаком удали и широты характера. Это было давно.

А сейчас Евгений Петрович молча смотрел на такого неожиданного оригинала, наливая багровостью белый шрам, и, казалось, мучительно старался понять, откуда взялся здесь такой оригинал. В наше время. В таком возрасте, ведь всех таких давно уже вычистили из общества. Здесь! Где, по идее, должны были бы присутствовать только свои, отменно добропорядочные люди.

Между тем оригинал не останавливался:

— Я оставляю за собою право на одном из следующих наших раундов, проще говоря, заседаний подробнее остановиться на этом вопросе. Сейчас только лишь осведомлю, что это и многое другое в российской истории прошлого века достойны были широкого освещения и более глубокого анализа, поскольку все разговоры на эту тему ещё до революции традиционно приняли стереотипный, всё более и более мертвеющий характер. Всё обставлено многочисленными «табу». Это наносит, особенно теперь, страшный вред нашему историческому сознанию. Имперский характер правления и развития страны, находящейся на варварском уровне духовного, правильнее было бы сказать — душевного сознания, привёл к тому, что сразу же после смерти особо выдающегося варвара Петра Первого, которого ещё называют великим, созданная им из особо выдающихся хищников и авантюристов классовая структура — я имею в виду дворянство — вышла из-под контроля, из-под смертельно карающей за каждое проявление самобытности монаршей десницы. Благо сам Пётр, неуч поначалу и самодур пожизненно, был личностью своего рода творческой. После него, когда на русский трон уселась солдатская блядь, которую из-под походной телеги, разогнав стаю особачившихся солдат, вытащил проходимец Алексашка Меншиков, и когда фактически пресеклась династия Романовых...

— Династия пресеклась после того, как Пётр собственноручно отрубил голову своему сыну, единственному законному наследнику, — равнодушно вставил кандидат исторических наук.

— Прошу меня не перебивать, — вспыхнул субъект, — я всего лишь даю заявку, я не делаю доклада. Так называемая Екатерина Первая, дочь литовского крестьянина Самуила Скавронского, по другим данным — некоего Веселевского, а по третьим — просто шинкаря из иудейского племени, Марта. Я говорю это для того, чтобы понятно стало, как низко пало русское высшее общество, в первую очередь так называемые дворяне, которые, как псы, бросились блудить с российским троном и со всеми, кто на нём водружался. И не удивительно, что все без исключения талантливые русские общественные, военные и государственные деятели выбрасывались вон либо были обязаны превратиться в шута, как великий полководец Суворов, или в живучую циничную лисицу, как высочайший мастер этого дела фельдмаршал Кутузов.

— Мы слишком далеко уходим в сторону, — гробовым голосом заметил Евгений Петрович.

Субъект на мгновение смолк, как бы пришёл в себя, помолчал, озираясь настороженно, как зверь, переводящий дыхание, и закончил:

— Надобно при всём этом заметить, что Кутузов был очень умный, образованный и культурный человек, недаром состоял он членом третьей ступени масонской шведской ложи, к которой принадлежал, кстати, и великолепный маршал Ней, его, уже попавшего в явный плен под Красным, Михаилу Илларионовичу Кутузову предстояло выпустить и сделать это талантливо и театрально.

Евгений Петрович неторопливо постучал жёстко выпрямленными и сомкнутыми пальцами по столу.

Субъект никак на это не отреагировал, но сказал завершающе:

— Но я и не об этом, хотя всем известно, что масонское имя фельдмаршала Кутузова — Вечнозеленеющий Лавр. До революции об этом писали открыто. Я только намереваюсь предварить моё будущее сообщение тем, что обращу благородное ваше внимание на три глубоко трагические российские фигуры эпохи нашествия Наполеона, отнюдь не галлов, как принято было говорить тогда и думать сегодня. Я имею в виду князя и генерала от инфантерии Петра Багратиона, потомка древних грузинских князей, ученика великого Суворова, скончавшегося в селе Симы Александровского уезда Владимирской губернии 24 сентября 1812 года от осколка гранаты, раздробившего кость ноги и принёсшего гангрену. Эта смерть была невосполнимой потерей для русской армии, потерявшей военачальника, который наверняка помешал бы сдать Москву и уж наверняка не выпустил бы из России стратегически обречённую на гибель армию Наполеона. Необходимо было предпринять огромные усилия, чтобы дать Бонапарту выйти из ловушки, в которую он сам себя заманил, постоянно загонял себя в тупик, то в один, то в другой.