Юрий Куранов - Дело генерала Раевского

— Как лучше? — вскинул голову Пологов.

— Лучше, — успокоил этот его порыв Раевский поднятой вперёд ладонью, — неприятеля всегда нужно ценить в его цену, иначе гибель.

— Я патриот, — сказал гордо Пологов.

— Я не меньший патриот, чем вы, — той же вскинутой рукой удержал его Раевский, — когда неприятеля считаешь дураком или невеждой, сам делаешься гораздо хуже его. В дефилеях [1] Дефилея — теснина, ущелье, узина, горный проход. (Примеч. В. Даля). частью обходи их фланги. Буде нельзя, то бери дефилеи грудью, но никогда не бери всею силою, а сильным резервом. Запомни, Румянцев туркам всегда значительно в числе уступал и немцам так же, но резерв у него был всегда.

— Но это Румянцев! — воскликнул Пологов.

— Ты должен быть лучше Румянцева, потому что знаешь и то, что он знал, и то, до чего он дойти не мог. Помни, что нужно быть всегда терпеливу, тверду, неторопливу, а уж если всё обдумал, исполняй решительно. И презирай опасность, не подвергай себя оной из щегольства. А если ты командир полка, ты должен владеть своею частью в боевом порядке настолько, чтобы фронт был везде и чтобы никакия турнировки [2] Турнировки — здесь: вылазки, устрашающие манёвры. неприятеля не могли предотвратить обдуманной решимости броситься на него пылко, завершив победу лихою атакою «грудью».

— У вас, Николай Николаевич, целая наука складывается, как обходиться командиру с неприятелем, — горячо подался вперёд Пологов и вдруг замер.

Где-то в стороне от лагеря раздался выстрел, потом другой. Потом послышался конский топот. И всё стихло.

— Вот вам, — показал рукою в сторону топота и выстрелов Раевский, — всякая наука имеет силу и смысл только тогда, когда она от жизни. От опыта если наука взята и не пренебрегает опытом поколений, в ней великая сила. А иначе... иначе, — Раевский указал рукою в сторону стихшего конского топота, — вот вам вопрос. Для чего мы сюда пришли? Я не подвергаю сомнению смысл внимания России к южным границам. Но зачем нам эти полуразбойники, не имеющие высокого смысла государственности племена? Они просто как воевали, так и воюют тысячу лет...

— И более, — вставил Пологов.

— И будут воевать, только в этом для них заложен смысл их существования. Они никому извне пришедшему народу или человеку не будут и не могут быть твёрдым союзником. Когда им не с кем воевать...

— Что бывает весьма редко, — вставил Пологов.

— Когда им уже или пока не с кем воевать, они убивают друг друга, только закон кровной мести охраняет их от полного саморазрушения. Воины они хорошие, порою отличные. Но вести войну в регулярном смысле слова они не в состоянии. Они не могут поставить себе высокую цель и выполнить её. Они могут выполнить только свои корыстные и своевольные желания, причём презирают какие бы то ни было правила ведения воины, в войне, особенно с чужаками, для них все правила хороши. Они могут отлично и храбро сражаться, изворотливо сражаться, но выиграть сражение им почти всегда не под силу, если против них регулярная армия. Тем более они никогда не в состоянии выиграть войну, вообще выиграть войну как таковую.

— Ну и что вы хотите сказать? — насторожился Пологов и переступил с ноги на ногу.

— Я хочу сказать, — строго проговорил Раевский, — нам ни при каких обстоятельствах нет смысла ввязываться в их бесконечные войны.

— Да. Мы только потакаем их природной кровожадности, — кивнул в знак согласия Пологов.

— Не только, — поднял в воздух вытянутый палец указательный своей правой руки Раевский, — не дай Бог, если мы их когда-то завоюем, примем внутрь себя эту вечногноящуюся заразу. Наш народ по сути своей мирный и отходчивый. Свой народ, при разумном управлении им, всегда могли бы мы сделать спокойным, особенно с помощью нашей Церкви, которая, кстати, со времён государя Петра Великого сделалась простым государственным орудием, жезлом, если хотите, управления совершенно неразвитого в церковном отношении народа.

— А как же быть, Николай Николаевич? Что бы вы изволили думать в этом направлении?

Пологов с большим напряжением и ожиданием смотрел на Раевского, но смотрел не в глаза ему, а мимо глаз, в пространство. И Раевский, давно уже замечавший некоторую странность в поведении этого своего знакомца с дружеских лет, отметил и сейчас, что как-то странно ведёт он беседу. С другими офицерами он неразговорчив, а с нижними чинами, особенно с солдатами, просто груб. Разговора же с ним, Раевским, он как бы ищет и готов к общению постоянному. Но это общение носит, как правило, характер односторонний. Пологов сам ничего не высказывает, а внимательно слушает и как бы запоминает слушаемое. Вызывает на определённый характер и направление, но сам своих суждений не высказывает, а чаще повторяет последнюю фразу, сказанную Раевским, для поддержания беседы.

Софье Алексеевне Пологов не нравился, и её угнетало общение мужа с этим человеком, прямо причину несимпатии своей она не высказывала, но давала понять, что имеет в виду. Раевский знал, что по поводу Пологова не одна Софья Алексеевна имеет опасения. Почти определённо высказался в адрес его и Пётр Петрович фон Пален. И опять не говоря прямо, но давая понять, что имеет он в виду. В среде высшего российского офицерства, наиболее достойной части его, без особых или явных оснований подобные подозрения избегали высказывать даже по причине воспитанности. Несмотря на обилие в обществе как таковом, особенно в армии, доносчиков всякого рода и всяких оттенков, подозревать кого-то считалось дурным тоном, поскольку доносительство рассматривалось, особенно в армии, наиболее низменным из всех пороков.

— Ну а что же? Как быть? — любопытствовал Пологов.

— Здесь, на Кавказе, ни к чему эти бессмысленные походы «до Тибета» и завоевания инородцев этих бесчисленных с тем, чтобы включить их в корону. Они настоящими друзьями нам не будут никогда, слишком много коварства в их психологии, в быте, в религии, которая воинствует практически против всего человечества, — спокойно ответил Раевский. — В среде их есть значительнейший слой жуликов, ловкачей, сладить с которыми, имея своими гражданами, невозможно. Они по природе своей незаконопослушны. По этой-то причине в каждом из этих племён свои, варварские для нас, предельно жестокие законы. Если таких племён мы проглотим слишком много, есть определённая граница допустимого, они взорвут нас изнутри. Из глубины нашей проржавят они нас и взорвут.

— И как же быть? — Пологов принял позу озабоченного философа.

— На Кавказе есть два народа, которые обладают чувством государственности, — это грузины и армяне. Вот эти два государства, кстати, христианские, нужно воссоздавать, укреплять, иметь с ними прочные связи. Держать в них крупные гарнизоны, на содержание которых там платили бы. Там должны быть очень опытные мудрые командиры, с ними дипломаты. Там особенно жёстко нужно пресекать всякое воровство, которое в армии у нас принимает характер тяжкой и хронической болезни. А вот войны с турками и персами надобно по возможности предотвращать, поскольку они дают мелким здешним абрекам баламутить всё и вся, это им всегда на руку.