Мазер де Латюд - В тисках Бастилии

Все эти предосторожности ясно показали мне, что я снова попал в самую настоящую тюрьму. Мои мучители переменили только палачей и вид пытки.

Но зачем поместили они меня вместе с сумасшедшими? Что это? Новое издевательство надо мной? Уж не хотят ли мои мучители унизить меня в моих собственных глазах и отнять единственное остававшееся мне благо — звание и достоинство человека? Уж не хотят ли они уподобить меня этим несчастным, лишенным самого драгоценного дара — способности мыслить и чувствовать? Или же я, действительно, дошел до этого жалкого состояния? Быть может, страдания, так долго разрушавшие мое тело, в самом деле подействовали и на мой рассудок?

Но нет: я владею всеми своими чувствами! Мои ослабевшие органы еще не окончательно изношены, и возмущение, овладевающее мною при одной только мысли о моих низких преследователях, ясно доказывают, что мой дух еще достоин своего высокого назначения…

Через два часа кто-то вошел ко мне, и скрип двери прервал мои горькие размышления. Это был все гот же брат. Он принес мне мою одежду и, бросив ее на кровать, разрешил мне встать и одеться. Я повиновался и подошел затем к окну, переплетенному частой железной решеткой, едва пропускавшей свет. Вдруг до меня донесся ужасный шум. Напрасны были мои старания понять, откуда он. Казалось, что кричали десятки людей, с которых живьем сдирали кожу.

Впоследствии я узнал, что под моей комнатой находились так называемые «катакомбы», то, есть помещения буйно помешанных, которых из предосторожности держали на цепи.

Вечером через выходившую в коридор форточку мне подали ужин. Он состоял из жареной баранины, белого хлеба, воды и вина. Но мне было не до еды, и я удовольствовался водой, а остальное оставил нетронутым.

Подавленный тяжестью своих невеселых дум, я лежал на кровати, как вдруг около десяти часов вечера меня поразили чьи-то голоса. Я был удивлен: в тюрьмах, где я провел столько лет, тишина в ночное время соблюдалась строго.

Один голос доносился снизу, а другой — из комнаты, смежной с моей. Я жаждал узнать какие-нибудь подробности о постигшей меня участи и начал поэтому прислушиваться к разговору. Внимание мое удвоилось, когда я понял, что речь шла обо мне.

— Видел ты узника, которого сегодня привезли из Венсена? — спросил первый собеседник.

— Нет, — ответил второй, — я был в это время у виконта.

— Из четырех заключенных, приведенных сюда со вчерашнего дня, заперли только его одного, а остальным разрешили ходить по коридорам.

— Это, наверное, опасный сумасшедший…

Услышав эти слова, я бросился к окну и закричал, что я не безумец, а несчастный, перенесший на своем веку такие муки, которые могли бы помутить любой рассудок.

— А, здравствуйте! — сказал мне один из говоривших. — Мы думали, что вы спите… Итак, вы много страдали? Давно ли вы в тюрьме?

— Так давно, что если я отвечу на ваш вопрос, вы сочтете меня виновным в самых ужасных злодеяниях.

— Долгий срок вашего заключения доказывает только вашу невиновность… Сколько лет вы в неволе?

— Скоро двадцать семь лет.

— Двадцать семь лет! — крикнули оба в один голос. — Подобные ужасы неизвестны даже в тюрьмах Испании и Португалии!

— Вы, конечно, знаете, — продолжал Сен-Люк (так звали моего соседа), — остальных трех узников, которых привезли сюда вчера и сегодня из Венсена? Наименее несчастный из них пробыл там семнадцать лет!

— С одним из них, — ответил я, — я познакомился сегодня, так как нас доставили сюда вместе. А об остальных я никогда не слышал. В Бастилии и Венсене заключенные не имеют между собой никаких сношений: каждый заперт отдельно в камере или в каземате.

Они никогда не видятся и не разговаривают друг с другом. Я с удивлением вижу, что здесь у вас другие правила… Разве у вас разговор не считается преступлением?

— Мы можем разговаривать и даже видеться друг с другом и днем и ночью… Ваша участь глубоко трогает нас, и мы постараемся облегчить ее…

— Благодарю вас… Мне уже стало легче от вашего сочувствия… Но позвольте мне задать вам один вопрос: мне сказали, что в эту тюрьму заключают только сумасшедших, а между тем вы оба далеко не лишены ума…

Сен-Маглуар (так звали моего второго собеседника) разрешил мое недоумение.

— Сюда привозят не только безумцев, — сказал он. — Иногда сюда попадают также люди, которых обычно называют «горячими головами». В пылу страсти, поддавшись минутному увлечению, они совершают проступки, которые наказываются как преступления. Здесь, в Шарантоне, их характер окончательно портится. Их буйный нрав получает новую пищу, и, раздраженные преследованиями, они обычно выходит отсюда порочными и злыми субъектами…

Было уже поздно, и мы легли спать. На утро, очень рано, мои новые знакомцы окликнули меня и предложили продолжать наш разговор. Они охотно ознакомили меня с важнейшими событиями, волновавшими мир за последние годы. Ведь все, что случилось за последние двадцать шесть лет, а в особенности за те одиннадцать, которые я безвыходно провел в Венсене, было покрыто для меня мраком неизвестности.

Не ограничившись рассказом, молодые люди прислали мне кипу газет, которые еще больше просветили меня.

В Шарантоне есть много общих комнат, где могут собираться все его обитатели. В одной из них есть биллиард, а в другой — трик-трак, журналы и даже карты. Здесь заключенные всецело предоставлены самим себе и, если не считать отдельных случаев, пользуются почти полной свободой. В небольшой церкви в определенные часы происходит служба. Но посещение ее для узников не обязательно. Их также не принуждают есть по вторникам и пятницам постное. Утром их отпирают и каждому в комнату приносят завтрак. В одиннадцать часов они обедают, а в шесть — ужинают. И то и другое возвещается колоколом. Другие сигналы летом в девять, а зимой в восемь часов вечера дают знать, что пора расходиться и ложиться спать.

Я с удовольствием останавливаюсь на этих подробностях: они подчеркивают разницу между режимом Бастилии и Венсена и Шарантона.

Я предложил своим друзьям собираться на время еды всем вместе. Это было нам разрешено и внесло большое разнообразие в нашу жизнь. У нас составился небольшой кружок, все члены которого были очень симпатичны: все это были молодые люди, получившие хорошее образование, а многие из них обладали живым умом. Мы рассказывали друг другу о своих приключениях, и наши интересные беседы помогали нам забывать пережитые горести. Но больше всего любили мы наблюдать сумасшедших. Среди них встречались очень интересные типы.

Один из них, шевалье Сен-Луи, бывший капитан гренадерского полка, считал себя богом. Он был неглуп, с ним приятно было поговорить на любую тему, кроме пункта его помешательства. Тогда он действительно производил впечатление ненормального.