Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

Не столько чтобы отдохнуть, сколько чтобы немного отвлечься, я присела на пустую лавочку, скрытую от глаз прохожих невероятно пахучим свежестриженным кустарником. Полдюжины уверенных в себе девиц, беззаботно фланирующих по парку, привлекли мое внимание тем, что слишком шумно отгоняли от себя ногами стаю приставучих сизых голубей. Я невольно повернула голову и отметила, что все они были в ярких туфлях на невероятно высоченных каблуках. Субтильные и длинноногие, они стояли на цыпочках, будто отрываясь от земли, едва касаясь опоры, как балерины. Я невольно улыбнулась, поразившись, как этим девочкам легко удавалось передвигаться почти не сгибая ног в коленях в туфлях, похожих скорее на причудливые ходули. Чудеса, да и только. Заставить кого-либо поверить, кто не видел это своими глазами, невозможно, пока не увидишь это сам. Так, наверное, и в искусстве. Прежде чем попытаться перенести телесное чудо на холст, нужно это чудо увидеть не во сне, а наяву. Так случилось и Серовым. Предмет своих многолетних воздыханий, образ Навзикаи, который неоднократно приходил к Валентину Александровичу во сне, художник увидел наяву в Париже только в 1910 году незадолго до своей смерти.

– Ну что перед нею все наши барышни, – сказал он восторженно своим ученикам и друзьям, когда в Париже увидел свою призрачную мечту в облике танцовщицы под именем Ида Рубинштейн, и вознес к небесам свои дрожащие от волнения коротенькие руки. В тот момент, по признанию друзей, Серов удивительно походил на самого Наполеона Бонапарта и не только по причине малого роста: гения русской портретной живописи мучили вечные поиски истины и славы. Немногословный по натуре Валентин Александрович был тогда необычайно словоохотлив.

– Ну что, скажите, можно было сделать с Орловой, открытое лицо… Да что в нем, какие черты?!

Это Серов говорил ученикам о самой княгине Ольге Константиновне Орловой, легендарной личности высшего петербургского общества, ведущей свою родословную от самих Рюриковичей. Считалось, что только она имела дар первой почувствовать новые веяния во французской моде и немедленно организовать ее показ в салонах Москвы и Петербурга. Она и сама обладала чудесной фигурой и царственной осанкой с флером эротизма, от которых трепетали художники Бенуа и Сомов. Она была первой из первых во всем и не терпела рядом с собой иных красавиц. Своей серьезной соперницей в умении одеваться не только изысканно, но и современно Орлова считала княгиню Юсупову. Зинаида Николаевна была прекрасна лицом, к тому же высока и изящна. Одним словом, блестящая красавица, которую не зря называли петербургской прелестницей. Она не хуже прославленных танцовщиц исполняла русские танцы, к тому же была очень умна. Серов написал ее портрет, когда Юсуповой уже шел пятый десяток. Зинаида Николаевна была проста в обращении и абсолютно не честолюбива. Эти черты ее характера приятно поразили Серова. Однажды Орлова увидела портрет своей соперницы его кисти и немедленно пожелала иметь нечто подобное, но непременно в роскошном наряде, подчеркивающем ее безупречную фигуру. Кроме своей блестящей родословной, богатства и великолепных внешних данных она еще гордилась тем, что ее мама была племянницей легендарного генерала Скобелева, того, кто умер в рассвете славы в Москве в постели шикарной проститутки от любовного удара и чей памятник долгие годы украшал Тверскую площадь.

Валентин Серов имел большую семью и почти всегда нуждался, а посему отказаться от денег Орловой не посмел. Имея ошеломительный успех у себя на родине, за портрет он брал по тем временам немалую сумму: не меньше пяти, а то и шести тысяч рублей. Однако очередь желающих иметь портрет его кисти продолжала оставаться непомерно большой. Постоянное отсутствие денег в его кошельке объяснялось только его щепетильностью и черепашьей медлительностью в написании портретов, а также особенностями характера самого художника. Даже члены великокняжеской семьи вместе с императором испытали норовистый характер Серова, который не терпел малейшего диктата или советов. «Портреты Серова – всегда суд над временем», – говорил Брюсов. Орлову предупреждали, что позировать художнику придется очень долго, но княгиня терпела, понимая, что имеет дело с великим. Работа княгине не понравилась, и она передала ее в дар музею.

Пожалуй, только портреты Генриетты Гиршман получались у Серова относительно скоро без потери качества. Эта привлекательная женщина никогда не вызывала у художника раздражения, а деньги за ее портреты ее муж, известный коллекционер, платил исправно, выручая вечно нуждающегося Антона (так звали Валентина Серова близкие).

Портрет княгини Щербатовой в творчестве Серова стал последним. Ее муж, князь Сергей Александрович, меценат и коллекционер, сам был художником и требовал от Серова, чтобы тот отразил в портрете все прелести его жены. Князь считал свою Полинушку, обыкновенную деревенскую девку, обладающую способностями ясновидящей, «видением большой красоты». Князь, привороженный ее сверхъестественными способностями, ни секунды не сомневался, что ее высокая стройная фигура способна поражать людей своими античными пропорциями, и считал, что тончайшие черты ее лица просто должны были лишать покоя поэтически одаренных людей. Сам же князь признавался, что белокурые волосы жены, отливающие червонным золотом, волновали и его до мурашек.

Князь Щербатов был тогда любезно предупрежден Зинаидой Юсуповой, что позировать Серову нелегко, и она сама за время длительных и многочисленных сеансов, бывало, то худела, то полнела. Сергей Александрович серьезно опасался за хрупкое здоровье своей жены, но уж очень хотелось иметь портрет кисти Серова. К тому же князь знал, что Серов – художник злой и любит подмечать и гипертрофированно изображать на полотне недостатки своих моделей. Даже в своих воспоминаниях князь отмечал, что воспеть женщину Серов просто не умеет, поскольку не чувствует подлинной красоты. А подлинной ли была эта красота? Вопрос спорный. И сам Щербатов вряд ли мог дать ей определение. В чем он был прав, так это в том, что красота Полины Ивановны действительно не вдохновляла Серова, но он все-таки согласился писать ее. Бросив неприветливый взгляд на княгиню, художник произнес: «Тут есть что делать и с фигурой, и с лицом». Рисунок к портрету приходилось неоднократно переделывать. Щербатовы были категорически против, чтобы Серов сажал Полину на низкое сидение, поскольку точеная фигура княгини терялась, как это уже было у Орловой. Наконец нашли компромисс, и княгиня согласилась позировать, стоя с закинутой назад рукой, но стоять неподвижно пришлось так долго, что кончилось все защемлением нерва. Княгиня слегла, сеансы пришлось приостановить. В тот день раздражению этой искусной гадалки и ясновидящей не было предела. Маловероятно, чтобы она своими гаданиями и ворожбой могла навести на художника порчу. Тем не менее, когда вскоре Серов собрался поехать в дом Щербатовых, чтобы наконец начать писать портрет красками, он впервые заставил себя ждать. Тогда у Щербатовых раздался телефонный звонок, и сын художника сообщил: