Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

– Ой, у меня же в машине продукты, мама просила купить, не волнуйся, все в сумке – холодильнике. Есть сыр, хлеб, ветчина и ещё чего-то. Для этого она и дала мне свою машину. Только одно условие – сейчас я сбегаю к машине и все принесу, а ты мне расскажешь о том прототипе Максимуса. Давай, не отказывайся, я много купила!

– Ну неси, если не жалко, может и собаке что перепадет! По правде говоря, я действительно голодный, как волк!

Клер выпорхнула к своей машине, а мы с Мартином безмолвно стояли в холле. Он сопел и вертел головой то вправо, то влево, не отрывая от меня пристального взгляда.

– Ну, что смотришь? – спросил я собаку. Пёс в ответ весело затеребил хвостом, радуясь, что я наконец обратил на него внимание.

Совершено обалдевший от этого общения, я отупело смотрел на открытую входную дверь. Мартин продолжал вопросительно глядеть на меня, как будто спрашивая: «Ну что ты распинаешься перед ней, я голодный и хочу гулять». «Чудная ситуация, – думал я, – приглашаешь подружку по собственной инициативе, ясно, как будут развиваться события, а тут…».

Услышав, как девушка пикнула сигнализацией и открыла багажник, пёс сделал резкое движение в мою сторону и подал голос, похожий на жалостный скулеж. Я плюхнулся в кресло и стал нервно листать первый попавшийся под руку журнал. Пёс снова подал голос, пытаясь вызвать во мне сочувствие и жалость.

– Я хорошо тебя понимаю, приятель. Тебе нужно общение. Мне тоже, но уж точно не с ней. Зачем она мне? Если она останется у нас допоздна, что опять подумают соседи? Смотри вон туда, а не на меня! – я обхватил руками шелковистую мордочку и развернул к окну. – Видишь, прислуга этого немца – зануды уже засуетилась – девица-то припарковалась на их месте! Посмотри на нашу гостью внимательно, как она одета?! Это же просто пацан какой-то! Зачем нам лишние неприятности? Немного поболтаем с ней, и пусть себе едет домой.

Пёс внимательно выслушал меня, потом послушно лёг и грустно вытянулся на коврике, ожидая гостью.

– Ну, так-то лучше, – я поднялся с кресла и в благодарность за понимание почесал Мартина за ухом. – А, вот и Клер, – сказал я нарочито приветливо и так, чтобы гостья нас услышала. – Жизнь удалась, сейчас мы наконец будем ужинать!

– Не мы, а вы! Я сыта, – по-хозяйски, словно близкая родственница, распоряжалась Клер, выкладывая на стол бумажные пакеты.

Пертинакс

В самый канун январских календ черное небо Италии, усыпанное яркими мерцающими звездами, сулило Вечному городу очередную холодную ночь [1]. Перед вступлением в консульство сенаторов Фалькона и Клара толпы праздношатающихся граждан Рима спешили купить последние новогодние подарки для друзей и близких, восхваляя при этом двуликого Януса, подарившего своё божественное имя первому месяцу юлианского календаря. В этот поздний час при блеклом свете догорающих факелов и масляных лампад Форум Романум все еще напоминал муравейник. В центре площади, на отбеленную гипсовую доску, служившую прототипом так называемой газеты городских ведомостей, по приказу Коммода наспех размещалось объявление о необычном желании императора произвести свой завтрашний праздничный выход не из Палатинского дворца разодетым в императорский пурпур, а из гладиаторских казарм в одеянии секутора [2]с мечом и большим щитом в руках. Император продолжал удивлять сограждан своим поведением, к тому же сам жаждал новогодних сюрпризов и щедрых подношений.

Проститутки, уже наводнившие ночной город, надеялись тоже получить от похотливых почитателей и сутенеров всех мастей помимо обычной платы за свои услуги в затертых медных ассах или увесистых бронзовых сестерциях ещё и долгожданный подарок – серебряный денарий, а если повезет, то и золотой ауреус.

На улице Патрициев, протянувшейся почти по прямой от амфитеатра Флавиев до преторианского лагеря, что за Сервиевой стеной, было, как всегда, относительно тихо и малолюдно. Здесь жили знатные римляне, и по этой широкой мощеной улице, согласно строгому караульному расписанию, шагали на службу преторианские когорты. Здесь и проститутки были особые, одетые в наряды, дозволенные для ношения только благородным матронам. В богатом квартале на склоне холма Виминал жрицы любви совсем не боялись приставучих городских эдилов и смело надевали запрещенные для них пурпурные туники, а также вышивку и драгоценности, украшая свои высокие прически широкими белыми лентами. Волосы они красили или в желтый цвет шафраном или в красный свекольным соком. Местные жрицы любви не носили сандалий на босу ногу, как было предписано правилами, а обувались, как матроны, в изящные башмаки из мягчайшей кожи на шнуровке. Обнаженные белые ноги, указывающие на принадлежность к коллегии проституток, они прятали в эти холодные декабрьские дни под столой, а то и под длинной, до пят, паллой, что вообще-то настрого запрещалось законом. В таких условиях не только эдил, стоящий на страже закона, но и бывалый богатый обольститель давал маху, приставая к почтенной матроне, посчитав ее шикарной проституткой, или, наоборот, почтенно кланялся обычной проститутке, принимая её за свободную женщину из знатной семьи.

В самом конце улицы, возле лагеря, на ночную службу уже готовился заступить очередной отряд преторианцев. Построением руководил завсегдатай местного лупанара, центурион по имени Карвилий. Одетый в парадную сегментарную лорику [3]поверх пурпурной туники, в коротком плаще и кожаных сапогах, он аккуратно держал в левой руке тяжелый металлический шлем, украшенный гребнем и отделанный желтым металлом. На груди его блестели фалеры [4]. Все преторианцы были в церемониальном облачении, на расчехленных щитах сверкали золотые зубчатые молнии Юпитера.

– Эй, Карвилий! Неужели не узнаешь, – громко засмеялась высокая красавица, и, приподняв столу, обнажила красивое круглое колено. – Я всё ещё жду твоего подарка, красавчик!

В правой руке Карвилий, как и положено командиру, держал свой знак отличия – виноградную трость.

– Будешь так орать, Аэбуция, получишь в подарок вот этот фухтель, – центурион потряс своей палкой.

– Лучше подари ей завтра другой фухтель, он у тебя даже длинней, – заржал оптион [5].

– Разговоры в строю, – рявкнул Карвилий и подал знак трогаться. Отряд зазвенел оружием…

Темным вечером в богатом и хорошо освещенном доме Пертинакса Публия Гельвия – префекта города, накануне январских календ было многолюдно и шумно. Отец семейства, утомленный служебной суетой, давно вернулся из Курии и искал уединения в лабиринте комнат своего отдельного домуса. Однако многочисленные клиенты, слуги и рабы, жаждавшие услужить хозяину, а с ними вместе его жена и дети, а также родственники и друзья с их постоянными притязаниями и просьбами не оставляли Пертинакса в покое. Личная охрана городского префекта маялась от безделья в длинных проходах от атрия до перистиля [6], а то и попросту гоняла по триклинию кошек под звон расставляемого к утренним празднествам столового серебра. Любимый пёс префекта, когда-то свирепый и вонючий, как варвар, пытался проникнуть в таблиний [7]хозяина, чтобы успеть попасть ему вовремя на глаза и напомнить старику, чтобы тот, перед тем как удалиться в свои кубикулы [8], не забыл перед сном лично угостить кусочком сырого мяса своего преданного друга, когда-то привезенного из Британии, где Пертинакс усмирял легионы, поднявшие мятеж против императора Коммода. Сын Марка Аврелия смертельно ненавидел любое проявление добродетели, однако тогда высоко оценил деяния своего старого солдата и назначил Пертинакса управлять Римом за образцовую скромность и умеренность, проявляемую во всем, в отличие от прежнего префекта – Фусциана, запомнившегося горожанам лишь беспощадной суровостью.