Леонид Мончинский - Прощёное воскресенье

Оглянувшийся на крик Родион пришпорил иноходца. С другого конца обоза скакал Фортов. Капитан шел теперь трудно, сапог соскочил с правой ноги. Кровь с ободранной ступни кропит наст.

— Стоять, падаль! — Родион выхватил на ходу маузер. — Стоять!

Фортов гикнул, подал коня в снег. Родион стре лял навскидку и промазал. В тот момент офицер поймалея рукой за березу, встал рядышком. И тогда Фортов, совсем немного подумав, бросил ему наган. Все оцепенели. Опять смазал стрелявший навскидку Родион. Офицер деловито сунул в рот ствол нагана. Выстрел был сдавленно глух. Пуля сорвала лохматую папаху. Она упала на белый снег мокрой вороной. Рядом с ней шлепнулось бесформенное лицо капитана…

Отозвалось с поднебесной стороны запоздалое эхо, осыпалея с березы снег. Фрол наклонился, освободил из теплой руки наган. Плавно спустил курок.

— Сдурел, что ли?! — закричал на него раздосадованный промахом Родион. — Шестерых мог прежде себя порешить!

— Не мог, — покачал головой Фрол. — Не мог. Я ему один патрон оставил.

— Пожалел, али как понимать?

— Пожалел. У ево нынче праздник случился: день ангела. Человек не худой… горе сломило.

— Подарок делал?! Всем бы им такие подарочки-революции не надо!

Вокруг захохотали. Руки потянулись к кисетам.

Беззубый Лошков с Семеном Сырцовым принялись раздевать капитана, катая его по насту и стараясь не запачкать одежду кровью. Внутри покойника что-то булькало, а сердце продолжало трудно шевелиться.

— Не весь умер, — мрачно сказал Сырцов, чтобы напугать Лошкова. — Через голову душа медленно выходит. Кабы — в грудь… Ишь, как он на тебя смотрит. Прийти может ночью. Пожаловать!

Но Лошкрв держался со всех сил, задыхаясь, себя успокаивал:

— Врешь ты все! На том свете ему одежда не нужна. Бог простит!

И перекрестился.

— Боишься, щепотник беззубый! — гоготал Сырцов. — Глянь, вшей сколько! Что как тифозные? Поберегися!

Обоз стоял, растянувшись на добрые полверсты. Парили усталые конские спины, слабо поблескивала в вечернем солнце сбруя. Настроение у людей было благодушным, каким оно бывает по всякой весне, особенно в ее первые обнадеживающие денечки. Один фельдшер продолжал волноваться, переживать о том, что не рискнул пойти за капитаном. Теперь бы уже все кончилось. Их бы раздевали вместе, катая как кули с теплым мясом. Он себе эту картину представил вполне натурально, отчего душу охватил ужас.

— Варвары! — произнес громко фельдшер. — Волки двуногие! Тьфу какая мерзость!

Стоящий рядом с ним Плетнев понимающе вздохнул, но, подумав, рассудил иначе:

— Не лай их, Савелий Романович. Простому человеку такой одежды нынче взять негде. А тут фарт пал. Другая и опытная в вере душа соблазнится. Я б таку шинельку за пять хвостов менял. Смолу отпарить можно, карасином смыть.

— Это бесчеловечно! Подло! Совесть у людей быть должна?!

— Будь у нихвсе — зачем имя такой срам? Он не поделился, теперь они сами берут. Все мы ничтожны, но в нужде ничтожество наше больше себя кажет. Скажешь-не так?

Фельдшер оглядел Плетнева с сожалением:

- Ничегошеньки вы не понимаете, Егор Степанович. От другой нищеты все идет.

- Ну, уж куды там! Всякая нищета есть нищета. Если бы ты революцию делал, тоже с наганом? А для чего? Для богоупотребления?! Чтоб взять!

— Доктор! — позвали за спиной.

Фельдшер вздрогнул и обернулся. Он увидел Акима, который беспокойно мялся, теребя аккуратную бородку.

- Стонет она, доктор. Кабы худого не стряслось. Пойдемте.

- Рожать — не в бабки играть, — философски заметил Плетнев.

— Да подожди ты, не встревай!

Фельдшер снизу вверх посмотрел на сидящего в седле Батюра и спросил:

— Я могу сходить к роженице?

- Могешь! Могешь! — подтвердил возница. — Сам Фортов послал.

- Не указ мне твой Фортов, — огрызнулся бурят. — Командир сторожить велел.

— А баба чья?

Боец открыл рот, хотел ругаться, но, подумав, махнул рукой:

— Иди, когда зовут!

Из-под тулупа пахнуло теплым молоком. Клавдия повела глазами. Они еще не отошли от боли и смотрели на фельдшера с каким-то осуждением. Потом узнала его. Взгляд потеплел, и Клавдия произнесла с трудом:

- Пошто стреляли-то? Никак Родион офицерика сразил?

- Нет, Клавдия Федоровна, сам себя порешил офицер. Серафимом звали. Царство Небесное!

- Борода! — позвал фельдшер Акима. — Я флягу давал с кипяченой водой?

— При мне она. Берегу.

Аким расстегнул тулуп и достал из накладного кармана пузатую фляжку. Клавдия сделала глоток, улыбнулась:

- Спасибо вам, спаситель, Богом посланный. Кабы не вы…

Она вздохнула…

- Будет вам, Клавдия Федоровна. Грудь обтирайте перед кормлением. Малыша не кутайте плотно. Ему теплей в свободе.

Покрыл Клавдию тулупом и протянул Акиму флягу, приказал:

— Береги, борода!

Потом быстрым шагом начал догонять тронувшийся обоз.

— Гражданин доктор! — окликнул возница. — Може, вместе поедем?

— Не стоит, братец, беспокоиться!

«Откуда взялось это слово — «братец»? Да, капитан повторял несколько раз. Бедный капитан лежит голый, хоть бы в снег зарыли…»

Голос фельдшера пришел к Клавдии, продолжая жить в ушах многократным повторением: «Братец! Братец!»-и качался, будто маятник в голове, отвлекая от тяжелой мокрой боли внутри живота.

Потом заплакал ребенок. Клавдия насторожилась, начала освобождать грудь, а голос стал уходить вместе с повторяющимся словом. Она пошевелила головой, пытаясь скинуть с глаз прядь волос. Открылась щель от неловкого движения, в нее прошел холод. Жжет шею. Она терпит, вытирая грудь мокрой тряпицей. И на исходе терпения холод вдруг начинает откатываться. Всякие трудности отступают от нее в другой мир. Под закрытыми веками родился мягкий свет, а сердце окунулось в парное молоко. Сладкая боль на соске тянет к себе всю ее от самых кончиков пальцев, связывая нерасторжимым, святым узлом две их судьбы. Без спроса, без выбора, волею Духа Божьего, объединяя в бесконечную любовь.

— Счастье-то какое! — шепчет Клавдия. — Стоили муки. Стоили…

Животворяшее начало всего любящего расцветает в ма геринской ее душе благостным, нежным цветом милосердия. Посреди холодной тайги, под пахнущим кислыми щами волчьим тулупом случилось чудо, тихо проживало там до тех пор, пока рядом не застучали по земле конские копыта и голос Родиона не спросил:

— Аким, что Клавдея?

Она насторожилась. В косматую щель видны макушки деревьев, над головой монотонно позвякивают удила: тинь-тинь… Но вот все стало черным. Это иноходец закрыл небо. Голос впереди ответил:

— Доктор сказал — здорова будет. Боле ничего не сказал. Может, спросить?

— Забудь, Аким, про ту посельгу бродячую. Не допускай!

— Как прикажете, Родион Николаевич.