Григорий Коновалов - Истоки

— Верно! И я сам пойду на фронт. И отомщу за отца!

— Ты будешь делать, что захочу я! По дорожке Крупновых не пущу. Уедем в деревню. Будешь учителем… Учителей не берут на войну, — быстро заговорила Светлана звенящим голосом, злобно поглядывая на Александра.

— Напрасно, Светлана Макаровна, вешаешь лапшу на его мозги. Он должен отомстить за отца. Это его право, — сказал Александр.

— Не смей кружить голову моему сыну! Не дам вам сына, не дам!

— Света, да что ты? Одумайся, что ты говоришь, — тихо сказала Любовь Андриановна.

— Вы, мамаша, невозможная мечтательница. До старости в облаках летаете, — сказала Светлана. — А люди кругом живут для себя. Для них идея — вроде «господи помилуй». Я ведь все вижу и знаю.

Светлану не перебивали: наконец-то заговорила, а то все молчала, оглушенная несчастьем.

— Мне даже обидно за Юру, — продолжала Светлана. — Столько лет ждал эту самую Юльку… Она небось не больно монашничала… рот не разевала. Ухари — отруби да брось — что Рэм, что Юлька. Смеется она над тобой, Юрий Денисович.

— Пусть смеется, все равно нельзя обрубать, — вдруг определенно и решительно сказал Александр. — Мне так эта Юлия понравилась больше всех. Не раз встречал ее у Рэма в общежитии. Меня тянет к Солнцевым, да. Пусть у Рэма душа косорылая, может, и у сестры его… взял черт бредень, перепутал, сучков понакидал… Все равно с такой расстанется только дурак или трус. Ну, чего ты, отец, усмехаешься? Не по мне простенькие да податливые. Скука! Настоящий человек гордый, за его любовь надо бороться.

Мать и отец переглянулись.

Юрий спокойно выдержал взгляды родных.

— Не любит она тебя, — сказала мать, — ну и мудрит.

Юрий взял суховатую, со вздутыми венами руку матери, потерся о нее щекой.

— Мама, вы не все знаете… Да и я не все знаю. Незрелую рябину не ломают.

— Вот как! Тогда горшок об горшок — и врозь, — сказал отец. — На родителя оглядывается она? А родитель-то пухнет. Не из того металла. Под блюмингом давно не был. Пустота внутри. Коррозии подвержен. Спроси у матери, как мы с ней…

Лене очень понравился ответ Юрия:

— Вы с маманей… У вас одно сердце.

«Молодец! Правильно!» — подумала Лена. Она встала, подошла сзади к Юрию, обняла его и спросила шепотом:

— И обрубить нельзя? — Не разжимая рук на его шее, заглянула в глаза. — Нельзя, значит…

— Помяните мое слово, батюшка, — обратилась Светлана к свекру. — Сашу тоже испортите. Замечтается и не заметит, как закрутит его эта хитрюга толстомясая, Марфутка Холодова. Да что, неправда, что ли? Юрий не клюнул, теперь Сашу обрабатывает. Миша почему не живет с нами? Фантазия одолела. И Костя был такой же: у меня одна пара туфель, а он только и знал, что самолеты, да книжки, да мировые вопросы. Женя пожил у вас — испортился. Выдумал испанок, стихи чудные. Пока не поздно, я возьмусь за него: пусть без воображения идет в жизнь.

— Нет, мама, хитрить я не умею и не буду! У каждого своя судьба. Пусть девчата учат, а мужчины должны защищать Родину. Если ты против меня, то я могу… я хочу, чтобы ты была… чтобы я мог тебя любить… тяжело, когда не могу…

Со страшной силой закипели в сердце Светланы и давняя досада на сына за его непонятную, чужую душу, и раздражение против Крупновых. Обманули ее этот дом, этот сад, эти здоровые, веселые люди, сулившие ей покой…

— Женьку и Коську я вам не отдам! Пусть без них пролетарии всех стран соединяются. У вас жить — как на большой дороге: того и гляди, под колесо попадешь! — звенящим голосом говорила Светлана. — Даже кошки защищают своих котят, а вы суете детей в самый огонь: «Не жалей себя, погибай за идею!» Вы погубили Костю! Где он? Вернет ваша Испания его? — Голова Светланы, как срубленная, упала на стол.

Женя стал утешать ее, гладить голову. Вдруг мать вскочила.

— Молчи, юродивый! — крикнула на Женю и ударила его по щеке.

Крупновы молчали, только Денис, уходя, сказал:

— Дура ты ясаковская.

Светлана, бледная и опустошенная, глядела в самовар на свое уродливое отражение.

— Господи, какая я несчастная! — она непривычно перекрестилась, встала и шагами беспредельно уставшего человека ушла.

— Папа, может быть, вернется, — сказал Женя.

Никто не обратил внимания на слова мальчика и на то, как заискрились надеждой его глаза, вдруг страшно повеселевшие.

Потом Светлана долго сидела у кровати Жени. Он молча слушал ее ласковые и виноватые слова, не мигая, отчужденно смотрел в лицо темными, скорбными глазами. И Светлана с ужасом почувствовала: сын уходит от нее…

Внизу в комнате заплакал маленький Коська. Крик младенца вызвал прилив молока в груди Светланы. Костя жадно глотал молоко, мял деснами грудь. И это напоминало ей молодость, кормление маленького Жени. Не удержала горячих и обильных слез. Плакала над тем, что счастливой жизни никогда не вернуть, что она должна жить как-то иначе, чтобы сохранить любовь Жени, доверие и уважение Крупновых.

Женя долго не верил, не мог поверить в смерть отца. И все-таки последние его надежды погасли… Неделю метался и таял Женя в горячке. Ни днем ни ночью не покидал его отец: то вместе с ним на самолете взмывал он к солнцу, то тяжелыми мечами отбивался от врагов в узком ущелье, то оба, сраженные пулями, умирали на раскаленных камнях пустыни, то снова шли с отцом и пели его песенку: «Ох, трудна наша дорога, да другою ноги не пойдут…»

А когда Женя пришел в себя, он увидал маленькую бабушку Любушку, ее узкую кровать, столик. Значит, она поселилась в одной с ним комнате.

Женя попросил постелить ему на столе перед окном, чтобы видеть Волгу. Александр перенес его на стол. Любовь вязала перчатку, изредка поглядывая на внука. Тонкое тело его, прикрытое до подбородка простыней, вытянулось на столе; смутно желтели запавшие щеки: густые ресницы бросали траурную тень. Временами ей казалось, что он умрет. И тогда она вспоминала и обдумывала его короткую жизнь. И тут как живой вставал перед ней Костя…

— Может, свет включить, сынок?

— Включи, а я буду на тебя смотреть.

Маком расцвела лампа на столе.

Вернулся с работы Денис, и Женя улыбнулся, услыхав его густой мягкий голос:

— Ну, как дела, Евгений Константинович?

— Все в порядке, дедуня, я здоров.

Старшие заговорили о делах своих, а мальчик брал с блюдца вишню, сосал кислый сок.

Он прислушивался к звукам их голосов, не вникая в смысл слов, и в душе медленно устанавливался новый мир тишины.

— Женя, — ласково говорил дедушка, — хочешь поехать в совхоз? Степь без конца и края. Посмотришь косяки лошадей. У них крепкий кумыс. Кто пьет его, становится богатырем. Там отдыхают наши заводские. Марфа Холодова там. С тобой поедет Лена. Ты все еще называешь ее Испанкой?