Григорий Коновалов - Истоки

Создалось ненормальное положение: инженеры, парторги, рабочие идут теперь, минуя секретаря, в промышленный отдел. Солнцев возмутился, обвинил работников отдела в подмене власти и все, до мелочей, прибрал к своим рукам. Без согласования с ним горсовет даже комнаты не может дать кому-нибудь. Нет недостатка в красивых словах о творческой инициативе, о человеке, на деле же пугает и мнет, и временами кажется, что сам уж не осознает этого. Он опасен тем, что, пережив себя и свое время, не уходит на покой, проникся подозрением к товарищам. А сейчас нужно решительно восстанавливать и укреплять доверие между людьми.

Савва заметил с усмешкой, что-де у многих из нас есть кое-что похожее на Тихона Солнцева, ибо мы — сыны времени сложного и великого.

— Поговорим потом и о тех, кто чувствует себя родственным Тихону Тарасовичу, — сказал Юрий. — На днях схватились с ним почти насмерть: не советуясь с нашим отделом, он стал назначать на стройки и заводы работников по своему усмотрению. Пригляди, Савва Степанович, за своим начальником строительства, этаким пожилым красавцем. Как бы не подвел тебя. Есть у меня такое подозрение, что на руку нечист.

— Я умею бить по рукам, — бросил Савва.

Не все понимал Михаил, что скрывается за словами «местничество», «однобокий генеральный план города», «дачные настроения» товарища Солнцева. Но одно чувствовал: устарел этот человек и, кажется, нужно ему помочь уйти на покой. Он видел, что между братом и Солнцевым идет упорная борьба и миром эта борьба кончиться не может. Борьба эта обострилась из-за каких-то кредитов распределения средств не по назначению.

Когда Юрий говорил об этом, отец как-то особенно пристально посмотрел на Савву. Дядя опустил ястребиные глаза. Юрий сказал, что обо всех обстоятельствах дела он уж написал в ЦК. Мать встревожилась: только бы, боже упаси, он не примешал сюда Юлю! Юрий коротко ответил: с ней все покончено. Она захлебывается счастьем с Мишкиным приятелем, Толькой Ивановым. Еще бы! Человек энциклопедического дарования, этот Иванов.

Как бывало в детстве, Юрий и Михаил легли спать в саду, в беседке, постелив тюфяки рядом. Долго разговаривали, перемешивая воспоминания о прошлом с тем, чем жили и о чем думали сейчас.

Очевидно, Юрий все-таки не вырвал из сердца Юлию Солнцеву, мучился и уже этим одним был близок и дорог Михаилу.

— Миша, тебе непременно надо побывать на литературном четверге. Там бывает Юля.

«Он хочет, чтобы я познакомился с Юлией. Пойду», — подумал Михаил, прислушиваясь к невнятному, тяжелому бормотанию вечно работающей Волги.

Михаил был доволен тем, что сделал первый шаг к новой жизни — поступил контролером-мотористом на главный конвейер. Тут собирали гусеничные тракторы, а он вместе с другими мотористами испытывал работу моторов на стенде. Однажды, оглохнув от рычания моторов, он вернулся домой, сел в беседке и залюбовался Волгой.

После недавнего ураганного ливня установились тихие дни. Спокойствием своим Волга напоминала едва колышущееся бархатное полотно. Но вот, сверкая стеклами, прошел щеголеватый теплоход, побежали косые волны, и снова отливает золотом проутюженная текучая гладь, выпрямляются отражения деревьев и домов. Такой же вот покой овладевал и сердцем Михаила, хотя все еще не выветрился из ушей шум моторов.

Подошла Лена в белом фартуке, села на перила.

— Почему тебе никто не пишет? — опросила она, тепля улыбку в уголках рта. — Странно! Прожить столько лет и не иметь друзей… — Умолкла, заметив, как потемнело рябое лицо брата.

— Избаловали тебя, Лена! — Михаил сам удивился своему скрипучему голосу.

— Видно, судьба моя — слушать нотации. Эх, братка, и ты такой же моралист, как уважаемый Александр Денисович!

— Александра не тронь! Мы с тобой в подметки ему не годимся.

— Не слишком ли дорогой товар для обуви? Не сердись. У меня что-то есть для тебя. — Лена прижала ладони к груди. — Угадаешь — отдам.

— Письмо.

— Ну как это ты сразу угадываешь? Нехорошо! А знаешь, письмо от Веры Заплесковой.

«Аккуратная: пригрозилась еще письменно разжевать, почему я плохой, и исполнила угрозу. Но я увернусь от этого булыжника, брошенного вдогонку», — подумал Михаил.

— Читать не буду, — сказал он.

— О, братушка! Ты начинаешь мне нравиться. Мне было обидно за тебя. — Лена извлекла двумя пальцами зеленый конверт из-за пазухи, долго всматривалась в почерк. — Эта твоя Вера плохая, холодная. Так пишут только крохоборы: каждая буква выписана, вылизана… Может быть, все-таки прочитаем?

— Нет.

— Сжечь?

— Жги. — И Михаил чиркнул спичкой.

Лена несколько раз подносила письмо к пламени и тут же отдергивала.

— Не могу, Миша. Отдай мне письмо, а?

— Если хочешь научиться жестокости, бери!

Лена выхватила из его рук спички, присела на корточки. Письмо горело нехотя, листочки кудрявились, пепел вился над головой Лены. Михаил покуривал трубку, скосив глаза на бледное лицо сестры.

— Плохая она или очень хорошая и красивая, но отныне я ее враг на всю жизнь! А если ты смалодушничаешь, напишешь ей, я перестану уважать тебя. — Лена растоптала ногой осевшие на пол хлопья пепла и, не взглянув на брата, вышла из беседки.

У яблони остановилась, одной рукой держась за ствол, другую положив на темя. Михаил смотрел на ее острый детский локоть, и ему было стыдно от колкого разговора с ней, от глупой показной твердости при сжигании письма. Вдруг сестра повернулась к нему, и в этом порывистом движении почуялось ему что-то недоброе.

— Дикарь! Комик! — крикнула она и убежала, не оглянувшись.

Поднялась в светелку к Александру.

— Какие мы гадкие люди, Саша! Он-то зол, ну, а я, дура, что сделала, а? Ужасно подло. — Лена рассказала, как сожгла письмо.

— А письмо от кого, говоришь ты?

— От этой самой Веры…

— Вера? — спросил Александр, и Лене показалось, что губы его озябли, шевелились непослушно.

— Саша! Тебе-то что? А-а-а… Я хочу ее видеть, Саша. Я никому не позволю унижать моих братьев…

— Лена, ты преувеличиваешь. Иди готовь обед. А Веру… познакомишься с ней — полюбишь.

— Я поклялась ненавидеть ее, — ответила Лена, уходя из светелки.

К Михаилу подошел Федор с лопатой и гармошкой, напевая вполголоса:

— Михайло, тебя вызывает генерал.

— Какой еще генерал?

— Сам Александр Денисович. Я уже стоял перед ним навытяжку, получил наряд: копать дренажную канаву. Товарищ генерал считает, что у меня избыток животной силы, что я могу от безделья натворить глупостей. — Федор повесил гармонь на сучок дуба, начал рыть канаву.

Из сеней, ведя за руку маленького нарядного Коську, вышла Любовь Андриановна в праздничном коричневом платье; из-под полей соломенной шляпы улыбчиво светились глаза.