Фаина Гримберг - Гром победы

Андрей Иванович разворачивал салфетку и принял на себя чуть шутливый, чуть ворчливый тон старшего. Попенял шутливо цесаревне за то, что не подано мясных блюд.

— Уморите меня этак, Елизавет Петровна!

— А ныне постный день! — отвечала она с какою-то почти откровенной женскою наглостью.

Он кинул взгляд на её пышные — в причёске высокой — русые хорошие волосы, на её лицо, белое, полное, уже не девичье — женское. Надо было что-то сказать, но эта сильная, наглая, прущая женственность смущала его. Это не Анна; этой, Лизете, ни к чему его пресловутый государственный ум, этой постнице записной молодое мужское мясо подавай!.. Он засомневался в успехе своего начинания. Выгорит ли? Стоит ли того?..

— Батюшка Ваш говаривал бывало: «По мне будь крещён, будь обрезан — всё едино, лишь бы дело разумел!» — высказался всё же Андрей Иванович.

— От врагов нашей веры никакого интереса иметь не желаю. И не желаю также, чтобы имя великого государя поминали всуе, приписывая ему Бог весть какие речения. Мне вот сказывали, батюшка другое говаривал; поворотиться-де надлежит к Европе задом!..

Андрей Иванович притих. Тотчас от волнения нос заложило, засопел невольно, сам на себя досадуя. Что с того, что это ведь ему самому Пётр Алексеевич говорил о деле, которое следует разуметь, а о том, чтобы задом, нет, не говорил. Но что с того? Сейчас-то! И что такое в устах Елизавет Петровны это самое «враги веры нашей»? Его, лютеранина, пасторского сына, относит ли она к подобным «врагам»? Много хороших, доверительных слов говорил государь Андрею Ивановичу. И что с того сейчас? Андрея Ивановича с его государственным умом на трон не посадят, он государю не родня...

Нет, покинуло, покинуло Андрея Ивановича пресловутое «чутьё», покинуло напрочь. И потому Андрей Иванович не понимал, что ежели человек ладит себя на трон (а Лизета ладила!) и при этом говорит человек такими словами, каковыми Лизета сейчас говорила с Андреем Ивановичем, быть этакому человеку на троне, быть! И вдруг Андрей Иванович не понимал. И не понимал, что при виде Лизетина пухлого белого зада пресловутая Европа вовсе не будет шокирована; ещё и в ладошки захлопают: «Ах, шарман, шарман! Прекрасно, прелестно! Ах, как своеобразно, до чего оригинально!» И будет этот зад сиять на всю Европу в обрамлении всё тех же рюшек и бантов, закупаемых по-прежнему в обмен на лес корабельный в Париже всё том же. А что там люди, какая маета народная за этакой декорацией, да кому какое дело! Вот и Андрей Иванович вдруг ничего не понимал.

А Лизете вдруг показался забавным сопящий Андрей Иванович, и она прыснула, как девчонка. Забыла свой гнев, на смешное ведь не сердятся, смешное попросту презирают.

Но Андрей Иванович растянул губы в улыбке, с некоторым усилием, впрочем.

Он решил говорить с ней прямо, говорить о деле. Однако его «прямо», оно всё же выходило довольно кривое, потому что совсем прямо, начистоту, говорить с нею было нельзя... Ах, как вспоминал Анну, тот день, когда приехала нежданно, а он... прогнал её... дурак?.. И воротилась ведь... а он... испугался?.. Или поступил верно, и ежели бы принял сторону её, и ничего бы не добились, только себя загубил бы понапрасну, семью свою, детей...

— Его величество удивляется, редко видя Вас, Ваше высочество, на собраниях придворных... — заговорил светски, показывая, что со всеми прежними, вроде бы серьёзными, щекотливыми и даже — с её, Лизетиной, стороны — угрожающими разговорами покончено. На сегодня, во всяком случае...

Она фыркнула, наклонилась, расставив локти над тарелкой, и наколола на вилку серовато-коричневый солёный гриб...

«Задом к Европе! Ишь, удумала красавица! — Он завернул губы вовнутрь и снова чуть выпятил. — Знаю я этакое «задом»! Это ассамблеи, куда не заказан вход бедному дворянину или «начальному мастеровому», — -долой; в хозяйстве, в заводском деле что воспринять полезное — нет, долой; нам-де машины не надобны, у нас людишек в крепи хватит, подстегнуть их — всё сделают... А что — не долой? Модные лавки с парижскими тряпками, карты до утра, менуэты до рассвета — этакую Европу — можно, для себя и для своих прихвостней!.. Ну, красавица!..»

— Его величество, Пётр Алексеевич, спрашивает о Вас частенько, почему Вы не являетесь... — Андрей Иванович сделался светским и очень почтительным...

Лизета живо кидала в рот грибочки... Его величество! Пётр Алексеевич! Император всероссийский... Кажись, вчера ещё штаны протирал в классной комнате за книжками учебными! Четырнадцати ещё не минуло! Давно ли на коленках ползал перед сестрицей Наташей, золотые часы обещал подарить, лишь бы спасла его от нежеланной женитьбы, очень уж не хотелось ему жениться на Меншиковой старшей дылде, на Марье. И что же? Ведь пожалели младенца, спасли от Данилычевой хватки. А то уж на трон волок свою дочку внаглую! Но нет, Долгоруковы вмешались, нелицемерные друзья-приятели, спасли!.. И где теперь всемогущий светлейший? Где его дочери? Ау! В Богом забытом Берёзове. Так и надобно! А то — золото — бочками — к себе во дворец! Уж на что батюшка потакал Матрёне Балк, будто вину свою заглаживал за опалу напрасную её красивой сестрицы; и то, Матрёна этак-то не нагличала; оно, конечно, немка, широты души, размаха недоставало ей...

— Пётр Алексеевич весьма желал бы видеть Вас, Ваше высочество... Вы... достойное украшение двора Его величества... Звезда... — зудел Андрей Иванович...

«И чего нудит! Но явиться при дворе следует, она сама того желает... Она, Её высочество... Я!..»

Андрей Иванович ехал в свой дом и полагал, что дело его выгорит. Мальчик Пётр сильно был к нему привязан, и когда Андрей Иванович заметил ему, что-де Его величество выглядит совсем взрослым и Елизавет Петровна, родная тётка, красавица, уж поглядывала, мальчику подобные речи польстили. Да и Андрей Иванович не больно грешил против истины. В тринадцать лет юный император выглядел едва ли не шестнадцатилетним. И он довольно хорош собою. И ежели теперь начнёт ухаживать за тёткой, она, пожалуй, ответит ему... Конечно, Долгоруковы начнут ставить палки в колеса. Но Андрей Иванович будет держаться как бы в стороне... Этот брак, императора Петра II с Елизавет Петровною, соединил бы две отрасли первого, великого Петра, уничтожил бы в зародыше одну из династических распрей, грозящих Российскому государству. Елизавет успокоится, сделавшись супругою императора. А правою рукою императора будет Андрей Иванович, и сейчас ведь юный Пётр к нему привязан по-детски...

Её ненависть к Андрею Ивановичу всё же беспокоила Лизету. В этой своей ненависти она невольно ощущала нечто таинственное, а она ничего подобного не любила, всё должно было объясняться попросту. И вдруг всё и объяснилось. Нашла!.. Андрей Иванович этот проклятый, он ведь Аннушку прогнал из своего дома, все говорили! Зачем-то она к нему ездила, денег, что ли, просить для своего сероглазого мота... И этот Андрей Иванович вдвоём со своей лупоглазой Марфой осмелились прогнать дочь Петра Великого! Вот за это и ненавидит Елизавет Андрея Ивановича!