Фаина Гримберг - Гром победы

Но Андрей Иванович-то, Андрей Иванович, которого было так интересно ненавидеть... И чтобы он... этакое предложение... Невозможно!.. Она подумала, что Андрей Иванович, конечно, и осторожен, и умён, но в чём-то он куда простодушнее её, совсем ещё юной женщины. Взять хотя бы его поведение с молодым императором. Лично взялся надзирать за образованием, учением Петра Алексеевича, с Мавриным и этим чёрным Ганнибалом беседы вёл, план учения расписал, на заседания Верховного совета звал мальчишку — смех! Спроси кто Лизету, она бы тотчас высказалась: не станет Пётр II тратить время на учение, и Ванюшка, и даже сестрица Наташка, да все будут ему в этом весёлом безделиц потакать. И всё так и вышло! Где ныне Маврин и арап? Засланы куда-то к чёрту на кулички, в Сибирь, что ли, на инженерные работы, не поймёшь!.. Лишь бы от дворца подальше со своим надоедливым ученьем. Тут и Андрей Иванович смекнул, рукой махнул, заосторожничал и оставил свои прожекты, как сотворить правителя из мальчишки, дорвавшегося до вольного веселья...

Боль и нежность будто шевельнулись в груди Лизетиной, она ведь способна была на чувства сильные и глубокие, и странно: эти её чувства не имели никакого отношения к обычной плотской любви с мужчинами. Нежно и с болью она могла вспомнить Анну, сестру. И с нежностью и болью порою думала о маленьком Аннушкином сыне, о неведомом Петрушеньке. Она уж дважды распорядилась отослать в Киль игрушки русские — пестро расписанную бочечку на колёсиках, лошадок деревянных, свистулечки... Нет, она не могла сейчас догадаться о том, как поминал с некоторой грустью Андрей Иванович Анну и свои уроки — ей, вот тогда-то он ведь и ощутил, какое это наслаждение: учить будущего государя, государыню. И что же? Нет, — сам себе сказал, — надобно понимать, что невозможно повторить другой раз единожды пережитое... Об этой его памяти и грусти Лизета не догадалась. Но что-то, что-то она всё же почувствовала. И боль, и нежность будто шевельнулись в груди...

Нет, нет, Андрей Иванович, он простодушный, и он порядочный, он очень нравственный (вот это усиливало ненависть Лизетину). И он добрый. Правда! Стрешневы, родня его по жене, по Марфе Ивановне, так те просто на руках его носят, преданы ему безоговорочно. О самой Марфе что и говорить! Ноги ему обмывает и воду пьёт!.. Подобное рабское преклонение иных замужних женщин перед мужьями смешило Лизету. Она этого не понимала и не принимала. Ей — мужчина для преклонения перед ним — её — не нужен был...

Но чтобы Андрей Иванович подсунул ей любовника низкого происхождения для того, чтобы выставить её на посмешище, поставить вне общества?! Да ему, в его честную, нравственную голову подобная тонкость чтобы явилась? Ну, подыскать для неё ещё какого-нибудь немецкого принца в женихи, на это Остермана станет. Но тонкости, ядовитости… Нет, здесь женская рука... Но кто?.. Однако сначала она разберётся с Остерманом... Всем известно, слава Богу, что она — его враг искренний... Откуда же такое: Остерман — ей — враг? Да он и ненавидеть-то не умеет!..

— Откуда же известно, что Остерман — враг мне?

— Голицыны...

Голицыны? Да, они против Андрея Ивановича... Алёша меж тем продолжает:

— Ты скажи только, я ведь его и придушить могу! Вот этими вот руками!..

А руки хороши!..

— Дурачок мой! В Сибири захотел проветриться? Или уж прямиком на плаху?

— Это забота не твоя. Твоя забота — приказать, а я исполню...

— Приказать? Я тебе ничего дурного приказывать не стану. Ты матушку свою пошли мне...

— Да она-то и мне ведь не сказалась кто. Я уж сам догадался, кому другому, как не Андрей Иванычу...

— И всё ж ты мне её пошли, беспременно. Это покамест и есть мой тебе приказ...

Можно было бы и самой попытаться разгадать эту тайность. Разметать пред внутренним взором своим — колодой пёстрых карт — лики всех, всех — княгинь, княжон и прочих. И додумываться — которая... Но Лизете вовсе не желалось проводить время в этой изощрённой умственной забаве. Она подумала по-простому: существует та, которой всё известно, госпожа Климентова. И надобно, чтобы госпожа Климентова разобрала: ей более по пути с Лизетой и сыном своим, нежели с теми, неведомыми пока Лизете заказчицами... И госпожа Климентова поймёт, Лизета знала. И давно (давно?) Лизета приметила, что её, Лизетин, путь — непростой и крутой, оно так, но без этих разных умственных таинственностей, без... И вдруг — невольно — мысль уходила в эту неведомую даль, и тогда понималось смутно, что она и сама по себе — путь, образец — для кого-то, для другой какой-то женщины, будущей правительницы, ещё неведомой, не рождённой ещё...

Госпожа Климентова, конечно, всё рассказала, и даже и без жеманства. Поняла всё как надобно и потому и рассказала. И теперь Лизета знала — кто. Знала и поняла потому, и поняла, что именно госпожу Климентову надлежит связать исполнением тонкого и серьёзного поручения. Именно связанная госпожа Климентова и будет молчать — всегда.

И всё было возложено на госпожу Климентову, она должна была добыть то, что следовало добыть; и это добытое она же должна была подмешать незаметно...

— Значит, кофейницы — обе?

— Да, Ваше высочество, — угодливо, с покорством.

— А ты действуй, исходя из познаний своих. Вот знаешь нечто, ну и действуй...

И Лизета подумала о том самом, что следовало добыть. На миг промелькнуло в памяти — Полинка, болезнь, страх... Но промелькнуло — и тотчас исчезло. Цесаревна была не из тех, кого подолгу, изощрённо мучит прошлое...

Сначала госпожа Климентова немного удивилась про себя: почему цесаревна не приказала ту, виновницу, заказчицу... Почему — совсем другую, и кажется, и не имевшую касательства... Но нет, нет, цесаревна права, права!.. Далее мысли госпожи Климентовой не пошли. Она знала (жизнь выучила её), до какого предела следует разгонять свои мыслительные способности, где следует их сдерживать, останавливать, для своей же выгоды... И потому она не стала голову ломать над тем, что же это такое: месть это, и если месть, то кому и зачем, с какой целью?.. (Вопрос мог быть именно: зачем, какова цель; а вовсе не вопрос: за что? Как будто ясно было, за что. Хотя... не слишком ли суровое наказание предназначалось?..) Но госпожа Климентова ни о чём подобном раздумывать не стала...

Что же касается Лизеты... Месть?.. Да, узнав, кто, она разозлилась, раздосадовалась. Но ненавидеть — этих? Растрачивать на них силы своей ненависти? Вот уж нет! С неё довольно Андрея Ивановича!.. Она быстро опомнилась и распорядилась, просто распорядилась, как распоряжается хорошая хозяйка о разборке кладовых и уборке комнат. Всё бесполезное для неё, всё никчёмное, всё, что может повредить ей, — долой, прочь... Одна могла быть досадна и опасна, её — потому — прочь, а другую, ту, заказчицу... Пусть повертится, поворочается, попрыгает, как ёрш на сковороде!..