Фаина Гримберг - Гром победы

А яблок она не любила по самой простой причине: всё яблок хотелось, когда затяжелела. А после — невзлюбила яблоки. Почему — не задумывалась, а невзлюбила, и всё!..

Посмеялась и велела ему сесть к ней близко. Он сел и загляделся на разложенные наряды... Шлафрок голубой камчатный, шлафрок байбарековый с белой опушкой, шубка жёлтая тафтяная на беличьем меху — пуговки серебряные, шубка камчатная вишнёвая на заячьем меху, корсеты, фонтажи, чепцы, косыночки, платки, шитые серебром, платки шёлковые, платки, кружевом отделанные, рукавички жёлтые лайковые, шапочка соболья — верх пунцового бархата, соболя шейные:..

— Что? Много всего? Как тебе видится-кажется? — спросила жёстко.

Попытался угадать, какой ответ будет ей по нраву. Наряды были хороши, и он подумал, что будет хорошо, если он похвалит. Хотел успокоить её. Видел, что его эта неловкость с яблоком переменила её настроение. Но ведь она ему прежде о яблоках и вправду не говорила...

— Да, — отвечал, — много. И всё хорошее, к лицу и по тебе.

Но она не успокоилась, не повеселела.

— По мне, говоришь? Эта нищета записная по мне? Таково ли должно быть — моё? Меншиков сколько покрал из матушкиных сундуков! А сколько у Наташки-покойницы всего, что от матушки моей осталось! Катьке Долгоруковой пойдёт!..

— Не пойдёт им впрок чужое, — сказал тихо.

Если бы он стал возмущаться и поддерживать её громко и размахивая руками, это могло бы показаться ей притворным, но тихий его голос воздействовал.

— Не гляди на эти тряпки, — ласково повернула его лицо к себе.

— Сама знаешь, я за твоё право готов на всё! — с горячностью, но всё так же тихо.

— Молчи покамест, не время ещё. Ох, как оно важно, Алёша, время своё вовремя почуять! Молчи, я тебе ничего не говорила, молчи!

— Да наши, гвардейские, горой за тебя!

— Верю. Но о моих словах тебе молчи. Сам знаешь: кто не в свой черёд сунется — безголовым повалится! А в свой черёд... — Она позволила себе унестись в мечтаниях, разнеживаясь его близостью. — Как жить ещё будем, Алёша! Сервизы сыщу матушкины — батюшка дарил ей серебряные — крышки на блюдах презамысловатые, знаешь ли, наподобие кабаньей головы, кочна капустного, а то наподобие окорока, и до того искусно... В Петергофе затеи заведу! Батюшка дворец свой именовал Монплезиром. Да я тебе скажу: видывала я дома с убранством побогаче. Нет, я особливый Монплезир построю, малый изящный домик, там пиры заведу — вечернее кушанье. Я, знаешь ведь, посты строго соблюдаю, но — хитра! Стоит только дождаться первого часа следующего, непостного уже дня, и ужин возможно сервировать скоромный. В постные дни, в среду и в пяток, у меня вечерний стол поздний будет, после полуночи, зато как пировать будем!..

Он почти млел, сомлевал почти от её голоса, от её простых зримых мечтаний, от этого её «будем»!..

В слободском житье порядки были самые немудрёные у Елизавет Петровны. Девки и лакеи возились в передней, играли в носки и в тычки, пробегали бегом через цесаревнины покои. А ей хоть бы что! Знай хохочет. А хлопнет по затылку кого, так оно и надобно! Они и сами понимают, что цесаревна милостива не в меру, что их бы похлеще! Ну и тоже смеются...

Она выходила к девкам в хоровод не только потому, что так было нужно для её пользы, для её выгоды, но и потому, что ей сделалось занятно, интересно. Хоровод был важное дело. Девки собирались нарядные, в кокошниках — околыши пёстрые, в душегреях. За руки ходили торжественно, чинно...

И матушка ведь любила гудошниц и песенниц. И бабок и прабабок веселили, должно быть, в теремном житье девичьими песнями и хороводами...

Она почти входила в эту роль, почти верила, что и она на самом деле — девка-сирота, без отца-матери — некому на ум наставить, но в хороводе ведь не хуже отецких дочерей поёт голосисто... Ей далось сочинять не только стихи, русские стихи о любви, но и песни для пения, песни девические хороводные...

Очень её занимало, как это в стихах последнее слово в строке созвучно ложится на другое последнее слово в другой строке и выходит складно: «учинилась» — «вселилась», «вселити» — «быти», «умерщвляет» — «не знает»... Но если так возможно в стихах, стало быть, и в песнях оно возможно... Так развивалась русская рифма и рождались первые русские рифмованные, но в народном стиле стихи [29] …первые русские рифмованные, но в народном стиле стихи... — Стихи Елизаветы Петровны приводит в своём «Словаре достопамятных людей» Бантыш-Каменский. ... Вот уж воистину: чью голову озаряет?.. А нам бы чью хотелось? Не цесаревнину, будущей императрицы, разгульной девки голову? Другую какую? Получше? Почище? Поскромнее?..

Ждала своего времени. Предчувствовала. Но не было ясно как. Представляла себе, воображала, как молодой император совсем заигрывается, закруживается в вихре веселья. И тут — сверкают штыки её гвардейцев и... Но император был, увы, не сам по себе, не один. За ним теснились хищной стаей Долгоруковы, Голицыны, Андрей Иванович со своими Стрешневыми... Ждать, покамест они все сцепятся и друг другу горло передерут? А сколько ещё придётся ждать? Годы идут. Молодость её уходит... В деревянном домишке пролетают дни, вечера, какие надо бы — на пиры, танцы, охоту...

Гвардейцы были — её, за неё. Но она знала: ещё рано, ещё не время строить заговор. Чего-то недоставало. Да, сейчас она была со своими гвардейцами, но слишком в отдалении от большого света. Нельзя было так. Да, она понимала, ей недостаёт сильной партии, её партии, в свете. И для того, чтобы строить подобную партию, собирать, составлять, надобно было вернуться в общество.

Но и для этого возвращения время ещё не настало.

А судьба меж тем настраивала по-новому инструменты, для нового крещендо, чтобы люди-актёры на маскараде борьбы за власть не скучали бы и прыгали бы повыше и позанятнее.

На этот раз не было никакой внезапности. Болезнь была самая обычная, хотя и протекала тяжело. Молодой император захворал оспой.

Лизета по-быстрому перебирала возможности действий. Надобно ли? И если надобно, то как? Оспа может изуродовать страшно. А ведь ходят, ходят слухи, будто объявленная гласно государева невеста, мраморная Катенька, ныне осыпанная бриллиантами, задаренная сверх всякой меры, на деле не такой уж и хладный мрамор. Живая! Не любит будущего супруга. Это красивого юношу она не любит. А что скажет о рябом, изуродованном оспою? Конечно, Долгоруковы встанут стеной. Посмей Катенька словечко сказать, да они свяжут её верёвками, рот заткнут, в церковь к венчанию на верёвках приволокут. Но после... После венчания... Останется ли юная императрица верна рябому, нелюбимому мужу? Как может измениться характер Петра Алексеевича под влиянием внезапного уродства? Нет, нет, надобно ожидать скандала. Лизета состроила план вот какой. После свадьбы Его величества она возвращается. В Москву. Далее? Сойтись ли с племянником, сделаться ли его любовницей? Нет, этого не надобно, пожалуй. Будет лучше, если она глядеться будет обиженною, а не преуспевающей. Появиться в обществе скромной, связь с Алёшенькой напоказ не выставлять. Партию свою... Далее... Дожидаться скандала не придётся долго. Скоро, скорёхонько скандал с молодою императрицей должен произойти. Что ещё? Способствовать вместе со своей партией этому скандалу. Устроить так, чтобы поскорее молодая супруга изменила мужу-государю и чтобы это поскорее открылось. Войти к ней в доверие, быть обворожительной. В обществе быть со всеми обворожительной. И вот когда скандал разразится, вот тогда... Переворот! Штыки вокруг дворца... А для того, чтобы это сделалось скорее, не порывать с гвардейцами ни в коем случае! Алёшу при себе держать...