Игорь Лощилов - Свержение ига

Великого князя удивили тишина посада и волнение, происходившее за кремлёвскими стенами, но более всего — недружелюбие горожан: повсюду смотрели суровые лица, немногие возгласы, раздававшиеся при его появлении, более походили на крики отчаяния. С приближением ко дворцу они стали усиливаться и наконец слились в протяжный вой: защити-и! У самого крыльца вытолкнули перед ним посадского старосту с хлебом-солью, который боязливо выдавил наученное:

— Не выдавай, государь, нас татарскому царю, не выдавай сирот своих поганым на поругание.

Осердился Иван Васильевич на такую нелепицу, прошёл мимо протянутого хлеба, а бояре поняли его по-своему, и загалдели:

— Не слухай подлых смердов, государь, оне только о себе пекутся. С царём мирись, но сам от него подальше держись! Припомни, как татары отца твоего в суздальском бою взяли, отчего наша земля на долгие годы замешалась. Ехай отсель в северные места, а мы к царю послов отошлём и сами помиримся.

— Не внимай мал осмысленным речам, государь! — донёсся с противной стороны голос Вассиана Рыло. — Вспомни лучше прародителя своего великого князя Дмитрия, коий воспрянул на подвиг, мужество изъявил и сам встал против разумного волка Мамая.

— Ты уж правду до конца говори, — зычно сказал с боярской стороны дородный Григорий Мамон. — Когда татарове с Тохтамышем под московские стены подступили, князь Дмитрий с ними не бился, а в Костроме сидел, ибо знал: есть великий князь, есть и великое княжество...

Вассиану нужно лишь одно встречное слово, чтобы распалиться гневом, потому, не дослушав возражения, он стал низвергать беспощадные слова:

— Предатели рода христианского, маловеры и сребролюбцы брюхатые! Да как у вас язык направляется на такое речение?!

Бояре заволновались, закричали ответные угрозы, но остановить Вассиана уже было нельзя, в такие минуты он, верно, ощущал себя Ильёй-пророком, мечущим гневные молнии. Заметив движение великого князя, желающего прекратить неуместный спор, он вдруг оборотился к нему:

— А ты почто согласно им внимаешь? Почто сам бежишь прочь, боя с татарами не поставивши? Али смерти боишься? Так знай: без року смерти нет ни человеку, ни птице, ни зверю — на всё Божье соизволение. Дай мне, старику, войско в руки, увидишь, уклоню ли я своё лицо перед татарами! Если выйдет рок, помру до времени, но бегуном не стану...

Видя, что прервать старика нет никакой возможности, великий князь подал знак приказникам, которые находились при нём для передачи распоряжений, и те оглушительно заколотили по притороченным к сёдлам барабанам. Вассиан неволей замолчал. Тогда великий князь взошёл на крыльцо, поднял руку и, когда установилась тишина, громко заговорил:

— Бояре, отцы святые и все люди московские! Там, на рубеже, ваши братья против басурман стоят и лишь одно помышление имеют: как одолеть врага и на нашу землю не пустить? Откуда у вас страх и отчаяние, кто ваши умы смущает? Приказывал я, верно, чтоб готовить Москву к осаде, но сие на тот случай, если ваши братья на рубеже лягут. Тогда и вам нужно будет воевать. Покуда же идите по домам и работайте врагам на погубление. А для покоя вашего я сам тотчас же выйду из кремлёвских стен и остановлюсь в запосадском месте. С Богом, люди московские!

Потом он обратился к ближнему окружению:

— Вы же, бояре и отцы святые, вместо того чтобы свариться промеж собой, должны говорить людям верные слова и от злых наветов их отвращать. У кого есть ко мне прямое дело, приезжайте завтра в Красное сельцо, прочие же наберитесь терпения и ждите, покуда сам не призову.

Для многих приезд великого князя явился долгожданным очищением от скверны страха и неверия, как свежий ветер для страдающего пьяной одурью человека, как звонкая струя для покрытого липкой тиной пруда. А ему самому эти несколько осенних дней показались теми мгновениями, которые отдаются саночнику перед спуском с крутой горы: последний взгляд на выбранный путь, начало тихого скольжения, ещё не поздно остановиться и переменить направление, ещё чуть-чуть... Но вот движение убыстряется, стихия берёт своё, сани летят, и уже ничего нельзя сделать, теперь одна надежда на правильность расчёта, верность глаза и ловкость тела. Всё, что вынашивалось загодя, готовилось долгими годами и оставалось неведомым окружающим, теперь должно было проявиться разом.

Ещё перед отъездом в Москву к дружественным татарам — крымцам, казанцам, ногайцам — были отправлены гонцы с единственным словом: «Пора!» Изощрённые витийства окончились, наступило время действий, и, чтобы разогнать сомнения — не поспешил ли? — он дотошно расспрашивал гонцов, текущих непрерывным потоком от порубежных воевод. Ордынское войско уже миновало Новосиль и, если, как и ранее, будет двигаться путём Сеит-Ахмеда, достигнет Любутска через три-четыре дня. Должно быть, Ахмат так и не знает о печальной участи своего сына... «А если знает и готовит новую западню?» — поднимал голову неугомонный червь сомнения. Однако, какими бы ни были замышления хана, ордынцы попытаются прорвать стоящий на пути заслон и двинутся на Москву. Вопрос в том, будут ли они действовать в одиночку или соединятся с поляками? Если всё-таки соединятся, когда и где следует дать главное сражение: немедленно в поле или подождать, когда они увязнут в осаде Москвы, а затем ударить с тыла?

Ранним утром, проведя почти бессонную ночь, великий князь послал за Патрикеевым. Наступил Покров [67] Покров — 1 октября. — первое зазимье. По присловице считалось: на Покров до обеда осень, а после обеда зима, но ныне присловица обманула — зима с самого утра погрозила крутым морозцем. Иван Васильевич зябко кутался в шубу и недовольно слушал своего московского наместника. Не выдержав, перебил и стал корить за ослушание, медленное пополнение передового войска, задержку ратников в Москве, поспешный переход к осадному сидению, боярские свары и посадские плачи. Обычно невозмутимый, тут Патрикеев не мог сдержать обиды:

— Я не своевольничал, всё делал по митрополичьему слову, боярскому приговору и с согласия Совета.

— Ты советчиками не прикрывайся, — строго сказал великий князь, — на тебя Москва оставлена, тебе и ответ держать. Если делал что по чужому слову, значит, считал его истинным. Если не считал, зачем тогда делал? Тебе власть на всякого дана, значит, и спрос за всякого.

Впрочем, что тут о прошлом пререкаться? Иван Васильевич стал говорить о предстоящих неотложных делах. Патрикеев старательно вслушивался, боясь что-нибудь пропустить, и с каждым словом обретал уверенность, ибо, как и псковский наместник, страдал только от недостатка указаний.

После него пришла очередь держать ответ оружничему. К тому у великого князя свой взыск: почему малый пушечный наряд перестал к рубежу посылаться? Припомнил Холмского, который до сих пор не получил причитающегося, сказал про гуляй-город и пушки на колёсах, что применяли псковичи в войне с ливонцами, а до московской пушечной избы так и не докатились, попрекнул за нерасторопность. Василий растерянно молчал, одна лишь мысль вертелась в голове: то, что говорил великий князь, он совсем недавно слышал от Семёна, неужели донёс, иуда? И невдомёк ему было, что здравый смысл повсюду говорит на одном и том же языке. Заикнулся, чтобы великий князь дал ему воеводство и отпустил на битву, но в ответ только новый укор получил: исполняй-де, что велено, — да так и вышел с досадой.