Игорь Лощилов - Свержение ига

В государевой корчме, построенной возле каменных палат купца Таракана, шум-брань и народу невпроворот. Счастливчики за столами устроились, прочие на ногах толкутся. На столах кружки, черепки, луковичная и чесночная шелуха, жирные доски к локтям липнут. Едят мало: щи да студень — излишняя трата, их и дома поесть можно; тут главное — выпить, а закусить и рукавом негрешно или общую луковицу понюхать, что над столом подвешена. Выпив, слушай, что говорят, или сам, чего знаешь, выкладывай.

Чёрный, словно грач, купчишка весь день в корчме — налит зельем, набит новостями.

— Ехал нынче утром великий обоз с добром новгородским. Налетели тут разбойники и всё пограбили.

— Что пограбили-то?

«Грач» словно ждал этого вопроса и с радостью перечисляет:

— Сребро и злато, лалы и другие каменья, жемчуг и саженье всякое, соболя и шёлковая рухлядь, вина медовые и фряжские, брашна скусная, ягоды дурманные, птицы царские, кони быстрые — многось чего!

В тёмном и душном смраде эти слова переливаются, сверкают, дразнят, вызывают зависть.

— Погуляют теперь молодчики!

— Да не шибко-то! — умеряет восторги «грач». — Главного разбойничка споймали и в пыточный дом повезли, а тама не разгуляешься. Через него и до дружков-приятелей доберутся.

— А может, и не скажет ничаво.

— Ещё как скажет! У Хованского, слышь, новый пыточник объявился из басурман. Наши-то кнутом бьют, на дыбу тянут, огнём жгут, словом, всяко изощряются. А тот, слышь, просто работает: вспорет брюхо и начинает кишки на руку наматывать. Поначалу терпишь, а потом видишь, что мало их в тебе остаётся, и всё выкладываешь — жить-то охота.

— И живут?

— Если по делу что сказал, он всё твоё добро обратно запихивает, чего ж не жить?

— А вдруг не так запихнёт?

— Бывает. Один, слышь, до сей поры через пупок дух пущает, однако живёт.

Корчма взрывается гоготом.

— Врёшь ты всё! — доносится с другого угла. — Не было никакого обоза, доподлинно знаю. Одни Князевы дружинники, с десяток, не боле.

— А кто ж их порешил?

— Вроде новгородские в отместку.

— Вовсе н-не от Н-н-нова г-города, — нетерпеливо стучит ближняя кружка, — а от К-к-к...

Помогают:

— Казани?

— Крыма?

Бедолага машет головой:

— К-к-казимира. Сто лыцарей — и все в ж-железах.

— Зачем же крулю польскому на княжеских людей идтить?

— П-п-п... — снова стучит кружка.

И снова помогают:

— Попугать, что ли?

— Полон взять?

Наконец справился:

— П-плесните медку, с-скажу.

— Тьфу ты! — плюются мужики и даже обижаются.

— Не, братва, этот разбой без татарвы не обошёлся, — вплетается в гам новый голос. — У меня шуряк в Лопасне ям держит, так сказывает, что их недавно в наши места тучей налетело. Татарве же разбои учинить и кровь крестьянскую пролить — что нам водицы испить.

— Это верно, — вздыхают мужики, — недавно опять Коломну пограбили и великий полон взяли. Никак не найдут наши князья управы на басурман.

— Да им-то что? Денежки собрали и откупились, а вся истома нам достаётся...

На другом конце строения за глухой перегородкой гуляла чистая питейная половина. Близился Михайлов [2] Михайлов день — 6 сентября (все даты по старому стилю). день, когда по заведённому обычаю начинали отходить из Москвы торговые караваны на осеннюю ярмарку в Орду. Накануне собирались здесь купецкие артели для того, чтобы взять непременный посошок в дальнюю дорогу, а заодно и новых товарищей испытать: как пьют да как расплачиваются. Шли в Орду обычно по воде. Москва-река изукрашивалась на несколько дней разноцветьем парусов и неторопливо уносила суда, набитые хлебом, льном, кожей, меховой рухлядью и кузнечными поделками. У Коломны она передавала их своей старшей, коварной сестрице Оке. Та кружила купцов по извивам, ротозеев сажала на мели и топила в стремнинах, а умелых быстро доносила до матушки-Волги. Отсюда, если не перехватят по пути разбойные ватаги волжских ушкуйников, можно было уж прямиком добраться до Орды. Удачливые поспевали как раз к Покрову [3] Покров — 1 октября. , когда открывалась ярмарка. Так и говорили: коли ласков Покров, даст прибыток под кров.

Торговые люди и в веселье о деле не забывают: похваляются своим товаром да купеческой смёткой. Те, кто меха везут, прихватили образчики для приценки. В Москве знатоков немало, но великокняжескому денежнику особая вера. Он, итальянец Жан Батиста дела Вольпе, а по-простому Иван Фрязин, не только государевы деньги чеканит, но и счастливый глаз имеет. Поднесут к нему образчик: «Погляди-тко, Ван Ваныч!» Тот встряхнёт шкурку, подует, на свет глянет. Коли в сторону отложит — плохи дела, коли к себе заберёт да деньгой звякнет — жди удачи. Спорить не смеют. Однажды кто-то заикнулся, так Фрязин тотчас бросил ему шкурку назад. А на следующий день купец со всем своим товаром в реке потонул. С той поры молчат купчишки, во что обрядит Фрязин, то и принимают, лишь смотрят украдкой, сколько насыпал, а друг с дружкой равняются. Радуются, как дети, у кого хоть на грош больше, и отсылают к столу итальянца дорогие заморские вина.

Вот, крепко зажав в ладонь полученные деньги, отошёл от него очередной приценщик. Княжеский приказчик Федька Лебедев дёрнул счастливца за полу кафтана:

— Ну-ка, покажь!

На потной ладони блеснули три серебряные монеты.

— Тьфу! — ругнулся Федька. — Недорого твой соболёк пошёл. Дурит вас фрыга, а вы, ровно щенята малые, только повизгиваете.

Купец отдёрнул ладонь и укорил:

— Сам ты дурень. Зачин не ценой богат, а покупщиком — знать надоть.

— Кто дурень, ещё поглядеть будем, — встал на защиту своего артельного товарища Митька Чёрный. — Федька вчера драного кота за два рубля продал, а ты за соболя три алтына поимел — и доволен...

— Врё-ёшь! — послышались голоса, любопытные придвинулись ближе — Федька „был известен Москве своими проделками — и попросили: — Расскажи.

Митька промочил горло и начал:

— Дело было вот как. Жил с ним по соседству мужик одинокий, помер он третьего дня, а перед смертью наказал Федьке дом свой продать и всё, что с него возьмёт, убогим раздать — по соседской душе молиться. Федька пообещал — грех умирающему отказать — и крест ему в том поцеловал. Но как помер сосед, стал думать: что толку добро на ветер пущать? Однако ж волю последнюю не исполнить и крестоцелование нарушить — ещё больший грех! Как тут быть? И вот что он удумал: пустил в соседский дом кота и пригласил покупщика...

Митька взял мочёное яблоко и вкусно хрустнул, брызнув по сторонам ядрёным соком.

— Ну? — поторопили его слушатели.

— Да... Видит покупщик, хорош товар, и спрашивает: «Сколь хочешь за дом?» Федька отвечает: «Два гроша». Удивился покупщик: «Продаёшь ты али глумишься?» — «Истинно отдаю за два гроша, — отвечает Федька, — только без кота дом не продам, понеже решил отдать их купно и в едино время». — «А что за кота возьмёшь?» — «Два рубля, не меньше». Покупщик размыслил: «Аще кот и дорог, но за-ради дома купить можно». И купил. Федька, как поклялся, всё, что за дом выручил, убогим раздал, а что за кота своего взял — здеся просиживает и дурь вашу высматривает...