Евгений Сухов - Окаянная Русь

Посадник, желая загладить неловкость, проговорил мягче:

— Ну, чего же ты у порога застыл, князь? Проходи в хоромы, ведь не иноземец какой, а свой, русский. За столом и расскажешь про дела. И что за беда тебя в Новгород привела. — И лихо прикрикнул на дворовых людей, которые сбежались посмотреть на московского князя: — Чего рты пораззявили?! А ну бегом стол готовить! Не видите, что ли? Проголодался Василий Васильевич! Пойдём, государь, пойдём, — чуток приобнял посадник Василия за плечи.

Разговор начался после того, как великий князь с боярами отведали шесть кушаний кряду. Молодые девки, зыркая на юного князя, убирали со стола пустые блюда. Утёр ладонью жирный рот Василий и, оборотись к посаднику, сказал:

— Опять Юрий Дмитриевич ссору затеял. На московский стол зарится, супостат.

— Знаю, — махнул рукой посадник. — Чай, не в пустыне живём. Народ уже сказывал об этом. Говорят, побил он тебя на реке Куси и под Ростовом.

— Побил, — согласился Василий. — Теперь мой черёд сдачи давать. Может, ты мне поможешь новгородскую дружину собрать? Что скажешь, Кондрат Кириллович?

Кондрат был из поморов. И дед и отец его жили тем, что ходили в заморские страны, торговали мехами, ловили белорыбицу и привозили с собой удивительные истории про житие-бытие заморское, рассказывали, что происходит вне родных стен. Чужая жизнь казалась удивительной: дома всюду строили из кирпича, церкви были высоченные, со множеством колоколов, даже обычные дороги выложены брусчатником, и оттого даже в самую непогоду грязи на них не увидать. Быть может, и Кондрат навсегда связал бы свою жизнь с морем, умножая славу своего удивительного края, да только судьба распорядилась иначе. Приглянулся смышлёный мальчишка новгородскому тысяцкому: и грамоту разумеет, и на язык остёр. Года не прошло, как пятнадцатилетний отрок сделался при тысяцком подьячим [35] Подьячий — старший приказной служитель, писец, помощник дьяка. . А как вошёл в мужицкую силу, женой обзавёлся, стал тысяцкий именовать его дьяком. Может, суждено ему было остаться дьяком при сильном новгородском тысяцком, если бы не случилась беда: в лютую годину, когда Витовт, презрев крестное целование, двинул литовское воинство на Новгород, попал тысяцкий в полон. Вот тогда возглавил дьяк новгородское ополчение. Вместе с дружиной Василия Дмитриевича отбросили литовцев от Пскова и Новгорода, освободили тысяцкого.

И, поглядывая сейчас на Василия Васильевича, Кондрат вдруг обнаружил, как похож тот на своего отца. Далее кольчугу его надел! Та же пряжка золотая у самой шеи, а на ней выбито: «Сохрани меня. Господь!» Василий Дмитриевич уберёгся, своей смертью помирал великий князь, какова судьба сыну его достанется?

Хоть и непохожими были Москва и Новгород, но объединяла их всегда одна беда: как Новгород просил у московского князя помочь защитить пригороды от ливонцев и шведов, так и московский князь посылал за помощью в Великий Новгород, чтобы поднимались они супротив ордынцев. И не было в этой поддержке ничего зазорного.

Кондрат поёрзал на скамье, нужно было отвечать московскому князю. Однако не мог подобрать слов умный посадский.

Не успела оправиться Новгородская земля от недавней войны с ливонцами, а тут, не далее как полгода назад, прошёл по её большим просторам мор, который унёс тысячи жизней. Хотелось сказать Кондрату, что обезлюдела Новгородская земля: многие деревни пусты, некому землю пахать по весне. И собрать воинство будет непросто.

— Ты же знаешь, Василий Васильевич, всё решает вече! Это у вас на Москве всё просто. Пожелал князь — оторвал мужиков от сохи и собрал посошную рать. Набрал чёрный люд и пустил на ворога. А новгородцы народ вольный! Холопов у нас отродясь не бывало. Как вече решит, так тому и случиться. А я противиться не стану.

— Вече, говоришь? Пускай будет вече. Только поначалу я сам бы хотел на этом вече высказаться.

— На вече может говорить каждый. Вот завтра и устроим. Эй, Манька! Фёкла! Девки! Где вы там?! Дайте князю горло наливой ополоснуть! И ещё медовуху несите. Да покрепче! Ту, что в чулане под навесом стоит. Липовую.

Вече проходило на Ярославском подворище, на Торговой стороне, и с трудом вместило всех новгородцев. Однако тесно здесь никогда не бывало. Плечом к плечу стояли ремесленники и купцы, поморы и заморские гости. В центре дворища — степень, помост, сколоченный из грубых досок; тут же било, которое зазвучало в то утро по-особому звонко, заставляя стекаться к площади народ.

Монах, высоченный и сутулый детина, колотил молотом по тяжёлому железу, и бухающий звук с каждым новым ударом расходился далеко во все стороны, будоража и торговую площадь, и новгородский посад.

Новгородцы подходили к дворищу степенно, сдвинув на самые затылки мохнатые шапки, и скоро двор наполнился гулом.

На степень взошёл Кондрат и одним взглядом охватил площадь. Он был виден отовсюду — с ближних и дальних уголков Ярославского дворища.

— Братья новгородцы, — сказал Кондрат, сняв перед великим вольным собранием шапку. — К нам в Великий Новгород приехал московский князь Василий Васильевич просить нашей помощи супротив дяди своего, Галицкого князя Юрия Дмитриевича. Что вы скажете на это, новгородцы?

— Пусть князь московский говорит! — раздалось из толпы.

— Пусть князь своё слово скажет!

— Василия желаем выслушать!

Василий Васильевич стоял близ помоста в окружении бояр. Если кто и повелевал им когда-то, так это митрополит Фотий, который укорял князя в прелюбодеянии, в несоблюдении постов, в жестокости к мирянам. Ещё по малолетству ругал его отец, Василий Дмитриевич. Здесь же были новгородцы, чужие ему люди, которые хотели видеть князя и слышать, что он им скажет, как поведёт себя.

Им нужен был не пряник и не кнут, а слово, которое способно пробить до глубины души.

Василий хорошо знал и уважал Новгород — город с крепкими стенами, чугунными воротами, величественными соборами. Сейчас на него смотрели те, кто сотворил это чудо, те, чьей славой живёт вольный Новгород. Сейчас Василий находился в самом сердце прекрасного города, на главном его дворище, где собирается вече, и, глядя в открытые лица новгородцев, он понял, что убедить их будет нелегко. Не гордецом, жестоким и властолюбивым, не побеждённым и униженным должен предстать князь перед людьми, а сохранить спокойствие и достоинство.

— Вольный город Новгород! Пришёл я к тебе не с дружиной и войной, а с миром и низким поклоном. Я пришёл к тебе за помощью и советом... — И тут Василий Васильевич вспомнил, что не обнажил голову перед новгородцами, как того требовал обычай, шлем его показался ему неимоверно тяжёлым. Но он князь! Он Рюрикович! Разве подобает князю, избранному самим Богом, обнажать голову перед смердами? Пусть это даже новгородцы. — Помоги мне, Новгород, отобрать стол московский у давнего моего недруга Юрия Дмитриевича, снаряди для меня дружину! Ну, а внакладе я не останусь, отблагодарю тебя сторицей! — Вече молчало. — Разве Новгород не помнит того добра, какое делал ему отец мой, Василий Дмитриевич, отстаивая от шведов и ливонцев! Разве мало московитов полегло под стенами Новгорода?! Я не хочу быть вам старшим братом. Я буду относиться к вам так, как это делал мой батюшка Василий Дмитриевич! А если и была когда-то между нами какая-то беда, прошу покорнейше прощения. На то только Бог вам и судья! — Князь спустился со степени, смешался с толпой, только княжеские бармы и отличали его от стоявших бояр.