Константин Новиков - Начала любви

Да и относились к нему таким же именно образом: как к заграничному, имеющему огромное жалованье, мастерски знавшему своё дело, но всё-таки юродивому. Когда взмахом разочарованной руки (всё не так, всё плохо, неумело, угловато и совершенно безо всякого желания исполняют молодые люди!) Жан Батист даровал до следующего раза свободу своим подопечным, великий князь и его дама, объединённые усталостью, уходили из жарко натопленной залы, держась, бывало, за руки: сил не было расцепить пальцы. Увидев это однажды, императрица, слышавшая or наушников о неладах меж Софи и великим князем, умилилась и даже пустила скупую высочайшую слезу, подумав о том, что в юные годы и у неё так же вот могли быть танцевальные уроки, прогулки по саду, нетерпеливое ожидание брачной ночи и последующие горячие уверения. Впрочем, если уж быть точным, если не всё это, то многое из перечисленного у неё всё-таки было, с той, разумеется, оговоркой, что в тандеме с Разумовским роль кавалера приходилось исполнять именно ей. Ошалевший в первую же ночь от гимнастических упражнений с дюже гарной и дюже родовитой дивчиной, хохляцкий певун так и жил с ней — не как с женщиной, но как с дочерью императора Петра Великого... Ох, надо же: идут, голубчики, рука в руке, что Софи, что Петенька — молодые, красивые, счастливые.

Усталость после танцевального класса особенно сказывалась на поведении физически слабосильного Петра; идя бок о бок с принцессой, он шёпотом ругал рыжего танцмейстера и выдумывал для маэстро всевозможные казни. Принцесса не препятствовала излиянию жестокой фантазии, считая себя и своего танцевального кавалера если не друзьями, то как минимум товарищами по несчастью.

Именно вот так, рука в руке, с опущенным лицом, с усталостью в ногах и стыдом во взоре, извинился впервые великий князь перед Софи — за свой несдержанный характер, за собственный подчас наглый тон общения, за свою грубость, за плаксивость, за всё гадкое, что он благодаря вышеозначенным чертам характера сделал Софи.

— Я слабый, но за слабость Анастасия меня как раз и любит, — сказал Пётр.

— Вот как? — принцесса подняла бровь, намереваясь задать неизбежный вопрос, не дожидаясь которого великий князь принялся торопливо поверять ей историю своей любви к Анастасии, Настеньке Лопухиной, кому он обязан всем счастием и самой даже своей жизнью, с кем в один прекрасный день намеревается удрать куда подальше. — Куда именно удрать? — с неким взрослым практицизмом в голосе поинтересовалась Софи.

Но тут и закончился если не взрослый, то взрослеющий Пётр, вместо которого опять оказался маленький мальчик, беззаботно махнувший узкой ладонью.

— К чёрту подальше отсюда, куда-нибудь, словом. Я только всё оттягиваю побег, за императрицу боюсь.

— За её величество? — встрепенулась девушка. — А что такое?

— Ну как... — великий князь замялся, раздумывая: сказать — не сказать. Болтливая натура перевесила соображения благоразумной скрытности. Пётр скоренько осмотрелся по сторонам и, схватив обеими руками, как мяч, голову Софи, слюнявым шёпотом просипел ей в ухо: — Влюблена в меня.

— Кто влюблён? — высвобождаясь из грубых объятий, уточнила девушка.

— Тссс! — жуткая, испуганная на лице гримаса; руки с растопыренными пальцами нервно запрыгали перед лицом Софи, как если бы великий князь пытался запихнуть назад неожиданно вырвавшиеся слова чудовищной убойной силы.

Сверкнув глазами и ещё раз оглянувшись по сторонам, Пётр с рассерженным лицом стремительно зашагал прочь, отчаянно громыхая каблуками. Ему казалось, что чем сильнее ставишь каблук, тем более мужественной получается походка.

С Иоганной-Елизаветой и прежде такое случалось. Услышит какой-нибудь мотивчик и несколько дней кряду ходит затем, мучается, не в силах напевать (музыкальный слух начисто отсутствовал), не в силах выбросить мелодию из головы.

А тут случай приключился вроде бы совершенно пустяковый. Дородный шваб Штелин, мужчина с крупной львиной головой и близко к коже лица расположенными сосудами, отчего создавалось впечатление, будто он во всякое время находится подшофе, Яков Штелин за столом затеял с её императорским величеством скучный разговор, который никоим образом не затрагивал положения принцессы, а потому она слушала беседу безо всякого интереса, вполуха, что называется. Тем более что многого Иоганна попросту не понимала и только удивлялась, как это императрица умудряется не только кивать в такт словам тучного собеседника, но и вставлять какие-то свои соображения, с частью которых Штелин бывал вынужден согласиться.

И запомнился тот разговор благодаря привлёкшей внимание одной фразе. В своих рассуждениях Штелин обмолвился о неких «простых людях», на что императрица спросила: «Что значит — простые? А разве бывают ещё и непростые?» С покровительственной миной, какая появлялась всякий раз, когда Штелин улучал возможность поучать кого-нибудь, учёный ответил: «Все люди простые, за исключением тех, у кого имеется право выбора. Есть выбор, значит, человек непростой. Нет выбора — тогда, увы. Вот, скажем, вы, ваше величество, можете сделать мне ценный подарок, но ведь можете — и бесценный. Стало быть, налицо право выбирать. Значит, с философской точки зрения вы человек непростой. И очень добросердечный», — игривым тоном прибавил он, как бы желая уйти от философической беседы в области, более понятные и близкие женскому складу ума. По счастью, попрошайка-шваб ничего в тот вечер себе не выклянчил, чему Иоганна-Елизавета была чрезвычайно рада. Ревность её распространялась теперь, как это ни странно, на всё, что находилось в России, и, если вдруг происходило несправедливое, по её мнению, перераспределение ценностей, она испытывала сильнейшие муки. Тем более что Елизавету охватывал подчас какой-то сумасшедший дарительный бум, и тогда принцесса страдала не менее, чем если бы её грабили на большой дороге. Но всё хорошо, что хорошо кончается. Шваб остался с носом, Иоганна осталась при своих, императрица осталась доигрывать «фараона».

Пустые, судя по всему, слова Якова Штелина про наличие выбора у всех непростых людей, слова эти запали-таки в душу Иоганны. Она не могла решить, так ли это в действительности, а точнее говоря, думала о том, хорошо ли иметь право выбора и считаться непростым человеком. С одной стороны, в этом «simple» [76] «Простой» (фр.). было что-то явно унизительное; такой именно «простой» была сама Иоганна шестнадцать лет тому назад, поскольку не могла отказать Христиану, не имела в этом отношении права выбора. Но ведь сложись её судьба иначе, откажи она тогда будущему своему супругу, ещё ведь неизвестно, как сложилась бы вся её нынешняя жизнь. Уж наверняка в случае отказа не сидела бы она шестнадцать лет спустя напротив русской императрицы и уж явно не готовилась бы (исподволь, разумеется) вступить со временем во владение Российской империей или как минимум значительной частью этой самой империи.