Константин Новиков - Начала любви

Если поначалу Иоганна и не была вполне уверена, захочет ли императрица пригласить Христиана-Августа в Россию, то со временем сомнения рассеялись: её величество и слышать не желала о сколь угодно кратковременном приезде князя.

Хорошенько изучив подлую человеческую природу, по горькому своему опыту зная, сколь легко приезжают иностранцы в империю, какую изворотливость проявляют при выклянчивании подачек (а среди попрошаек немцы — самые первые, это уж как Бог свят) и сколь непросто подчас бывает развернуть дорогих гостей в сторону покинутой ими второпях родины, — зная всё это и желая принять превентивные меры, императрица распорядилась: чтоб даже духу Ангальт-Цербстского князя в её владениях не было.

Услышав о таком распоряжении, Алексей Петрович Бестужев даже поперхнулся. Ну, Елизавета Петровна, ну даёт! А он-то, слюнтяй, об отставке помышлял, и вдруг на тебе — этакий неожиданный оборот.

— А что же с этой делать? — дерзнул спросить вице-канцлер, кивнув при этих словах влево вверх: если бы мысленно продолжить едва намеченную таким вот образом линию, она как раз и упёрлась бы в ту часть дворца, где располагались комнаты принцесс. С тех пор как министру сделалось очевидным нерасположение императрицы к матери-принцессе, иначе как местоимением он в разговорах Иоганну-Елизавету не называл. — Как с ней поступить?

— Погоди, время придёт... — со знакомым ему прищуром произнесла императрица и не докончила предложения, что свидетельствовало о серьёзности высочайших намерений.

Дипломат Бестужев и виду не подал, хотя в тот самый момент едва собственным же сердцем не подавился: оно подпрыгнуло и принялось колотиться возле самого горла, отчего даже дышать сделалось трудно.

Когда же распоряжение императрицы относительно возможного приезда в Россию Христиана-Августа обошло ближний круг придворных и в свой черёд дошло до Иоганны-Елизаветы, принцесса несколько призадумалась. Нет, без супруга она совсем не чувствовала себя дискомфортно, и более того, окажись она среди «непростых» людей, получи возможность выбирать между разрешением и запретом на приезд собственного мужа, ещё неизвестно, какое решение приняла бы она сама. И всё-таки это был недобрый знак. Ведь если всё пойдёт своим чередом и молодые люди поженятся, то не получится ли так, что после свадьбы будет решено не задерживать более маму супруги великого князя. От русских можно и нужно ожидать любого хамства, быть готовым к самому худшему варианту развития событий. А коли так, то за время пребывания при русском дворе следовало упорядочить те несколько вопросов, которые представляются наиболее значительными.

Один из таких — голштинский вопрос.

Голштейн, или Голштиния, как, коверкая язык, называли русские эту землю, Иоганна-Елизавета рассматривала в качестве варианта, могущего существенным образом поправить финансовые дела и избавить принцессу от унизительного безденежья.

Если в Пербсте и ранее в Штеттине принцесса испытывала денежные затруднения и вынуждена была признать своё стеснённое материальное положение, то с приездом в Россию она в полной мере ощутила собственную нищету. Другим словом не назовёшь. В её положении Голштейн был своего рода панацеей.

В стародавние времена, когда Иоганна была ещё совершеннейшим ребёнком, в самый разгар Северной войны датчане, тогдашние союзники русского царя Петра Великого, преследовали части шведской армии под командованием генерала Стенбока. И вот в результате преследования датчане этак незаметно заняли Шлезвиг, да ещё и прихватили изрядную часть Голштейна.

Униженный голштинский герцог оказался, таким образом, буквально ограблен датчанами. Он рассчитывал поправить дела за счёт наследования шведского трона, если бы после убийства Карла XII не оказался жертвой интриг. Герцог остался с носом.

Герцога звали Карл-Фридрих. Имея в виду ближайшее родство Карла-Фридриха с новоявленным (бездетным) шведским королём Фридрихом I и рассчитывая со временем воспользоваться преимуществами такого родства, голштинскому герцогу дозволено было искать приют в России. В марте 1721 года уничтоженный, потерявший своё лицо герцог прибыл к Петру Великому, под властью которого, трепеща и содрогаясь, он и провёл два года. А в ноябре 1723 года под нажимом русских шведы согласились рассматривать Карла-Фридриха потенциальным своим монархом и даже подписали специальный акт, в котором говорилось, что «шведская нация испытывает самую что ни на есть искреннюю почтительность и преданность к потомку короля Густава и не имеет решительно никаких оснований, в случае безвременной кончины короля Фридриха I, для того, чтобы обойти вниманием особу Его Королевского Высочества». Особу Карла-Фридриха, стало быть.

Одновременно наглые и напористые дипломаты России где подкупом, где хитростью, где как подбирались к плодородному и стратегически необходимому Шлезвигу. Петру Великому мнилось, что ещё немного, и удастся прирастить империю за счёт Шлезвиг-Голштейна. А там уж, как знать, может, и Швецию доведётся приручить...

Эх, эх... Не дожил император.

А привязанный к русскому двору женитьбой на Анне Петровне, Карл-Фридрих безбедно жил за счёт русской казны и даже в свой черёд был возведён в сан члена Верховного тайного совета.

В гостях хорошо, говорит пословица... Пресытившись двусмысленным своим положением, устав от унизительного российского хлебосольства, Карл-Фридрих вместе с присмиревшей беременной женой отправился восвояси; Анну предстоящая жизнь в неметчине пугала более, нежели грядущие роды, которые при узости бёдер могли иметь различный исход.

Дальнейшее известно. Месяца через три после разрешения от бремени Анна Петровна умирает, а на безутешного герцога (которому и погоревать-то как следует не пришлось) со всех сторон осуществляется нажим: датчане пытаются в обмен на миллион ефимков заполучить внятно выраженный отказ герцога от каких бы то ни было притязаний на отнятый Шлезвиг, тогда как русские и австрийские посланники, выражая волю своих дворов, высказываются в пользу такого исхода конфликта, и так затянувшегося сверх всякой меры.

А Карл-Фридрих, это пошлое ничтожество, отказывается. После его кончины, таким образом, все права на Шлезвиг естественным манером переходят к одиннадцатилетнему Петру. За спиной мальчика разворачивается борьба между его дядьями: нахрапистым Адольфом-Фридрихом и Августом-Фридрихом, братом Иоганны. В подобных случаях англичане говорят: small is the world [77] Мир тесен (англ.). . Адольф намерен хозяйничать в многострадальном Шлезвиге, но и Август также намерен. Адольфа явно поддерживают шведы, а потому те из заинтересованных сторон, кому шведы оказывались поперёк горла, поддерживали Августа.