Аркадий Кудря - Правитель Аляски

— Да разве ж можно так, Александр Андреевич! — не удержался Хлебников. — Честность ваша и бескорыстие многим известны, как и щедрые ваши пожертвования на богоугодные дела, на образование креолов. Но каждому бескорыстию должен быть свой предел. У меня, право, и в голове не укладывается, как же так, почти за три десятка лет, при многотруднейшей вашей работе, и не смогли вы собственную старость достойно обеспечить.

— Видно, таким уродился... Ну вот, — поднимаясь с кресла, сказал Баранов, — поработали мы с тобой, Кирилл Тимофеевич, неплохо, и надеюсь, Леонтий Андреянович, когда вернётся, нашими с тобой подсчётами будет доволен. Хотя, кто знает, он ведь такой человек, что на него иной раз и не угодишь.

Хлебников промолчал, хотя именно Гагемейстер, когда они плыли к Америке, как-то доверительно сказал ему, что за столько лет почти бесконтрольной финансовой деятельности Баранов, должно быть, сколотил весьма изрядный капитал и, надо полагать, надёжно припрятал денежки в каком-нибудь американском банке. Он возразил тогда Гагемейстеру, что Баранов имеет репутацию честнейшего человека, не способного прикарманить даже копейку. На что Гагемейстер желчно ответил: «Да мне кажется, сам Баранов и распространяет слухи о собственной честности и неподкупности, чтобы свои финансовые аферы прикрыть. Не верю я в святость этого человека. Ворочать миллионами да устоять — такого не бывает». Тот разговор породил в душе Хлебникова тёмные сомнения. Теперь же, после длительного и почти ежедневного общения с Барановым, Хлебников был убеждён, что верить надо всё же не Гагемейстеру. В полной искренности Баранова он уже не сомневался.

Оставшись один, Баранов застыл у окна. Опять дождь, мелкий и нудный, начавшийся ещё с утра. Вершина горы Верстовой скрыта наползшими на неё тёмными тучами. В гавани пустынно. Стоят с подвязанными парусами всего два корабля — «Открытие» да «Ильмень». Гостей нет. А ведь бывали времена, когда собиралось в заливе до полутора десятков кораблей и капитаны-бостонцы стояли в очереди на приём к Баранову. Что-то будет здесь после него, когда он поплывёт в Россию?

Через две недели после возвращения «Кутузова» из Калифорнии капитан-лейтенант Гагемейстер выслушал доклад Хлебникова об итогах хозяйственной и финансовой деятельности Баранова, а вслед за тем назначил своим преемником на посту главного правителя Семёна Ивановича Яновского.

Доставленная на корабле пшеница была перевезена в компанейские склады, и Гагемейстер распорядился готовить шлюп к отплытию в Россию. Теперь трюм заполняли сандаловым деревом, которое Шефферу удалось всё же отправить в Ново-Архангельск на «Ильмене», и тюками мехов.

За несколько дней до отхода корабля Баранова навестили прибывшие в селение на своих батах вожди колошей. Они ступили на берег, как обычно, босыми, в накинутых на плечи одеяниях из шерстяных одеял, подбитых ради форсу мехом горностая. В волосах тлинкитских тоенов торчали орлиные перья. Самого почётного из них, Котлеяна, несли на руках. Вожди приехали проститься с предводителем русских, Нануком, как называли они Баранова, с человеком, которого они всегда боялись, но уважали за его мужество и бесстрашие.

Баранов пригласил гостей в дом, и они непринуждённо расселись прямо на полу в огромном зале библиотеки. Было подано любимое колошами угощение — ром и патока.

Баранов, тоже присев по их примеру на пол, обратился к ним с речью:

— Уже много воды, — сказал он, — утекло с тех пор, как я впервые пришёл с отрядом на вашу землю. Нам нужны были звери, которыми богаты ваши угодия. Я не хотел воевать с вами. Я хотел жить с вами в дружбе и согласии. Я всегда уважал ваши нравы и обычаи и призывал к этому своих людей. Но некоторые из них забыли мои слова и чинили вам обиды. Между нами была пролита кровь, и она льётся до сих пор. Сегодня, когда я собираюсь возвращаться на свою родину, в Россию, я прощаю вам зло, которое вы причинили нам, и хочу попросить у вас прощения за все обиды, которые претерпели и вы от нас. Эта земля усеяна костями мёртвых воинов, и ваших и моих. Но когда-то распре должен быть положен конец. После моего отъезда верховным правителем всех русских остаётся муж моей дочери. Я бы очень не хотел, чтобы вы воевали и с ним. Было время, когда вы считали меня неуязвимым для ваших пуль и стрел. Но я не бессмертен. В стычках с вами мне сохраняла жизнь рубаха из железа...

Баранов дал знак Григорию Терентьеву, и креол помог ему встать. Баранов подошёл к шкафчику и достал из него стальную кольчугу с короткими рукавами.

— На память обо мне, Котлеян, — сказал он вождю колошей, — я дарю тебе мою железную рубаху. Пусть она так же верно послужит тебе, как оберегала от смерти меня.

Котлеян, тоже встав, принял кольчугу из рук Баранова. Его разрисованное цветными полосами лицо сохраняло непроницаемость для чувств. Он сказал:

— Котлеян благодарит Нанука за подарок. Котлеян никогда не забудет Нанука, как не забывают своих врагов. Котлеян желает Нануку благополучно доплыть до родины и умереть в родной земле.

На том встреча закончилась, и вожди покинули дом.

На следующий день Баранов попросил отвезти его на лодке в ту часть острова, где когда-то располагалась сожжённая колошами Михайловская крепость. Его сопровождали Григорий Терентьев и лейтенант Подушки н.

Время поработало над давним пепелищем. Немногие оставшиеся от основания бревна были покрыты мхом с тесными гнёздами семеек желтоватых осенних грибов. Поодаль, у реки, виднелись руины индейского укрепления, которое с таким трудом брали они вместе с капитаном Лисянским.

Налетавший с залива ветер колыхал вершины елей. Солнце, едва проникавшее через завесу туч, растекалось над землёй кровавым заревом. Хрипло раскаркалась вспугнутая людьми стая воронья.

Баранов прошёл со своими спутниками к холму с потемневшим деревянным крестом и положил на могилу сорванные по пути цветы. Он пристроился на поваленном дереве и молча сидел, мысленно прося павших здесь сподвижников простить его за то, что он так надолго пережил их, хотя большинство из них ещё в те годы были моложе его. Знать бы, что, оставляя своих товарищей на острове, он обрекает их на погибель! Нет, не думал о том, надеялся, что благоразумие и здравый смысл позволят им избежать роковой участи. Староартельщики — сколько их осталось гнить в этой земле, как и в Якутате, у подножия горы Святого Ильи, и по берегам окружавших острова проливов.

Углубившись в горестные думы, вспоминая, как всё начиналось на Ситхе, как торговался он с вождями местных племён, уговаривая уступить ему самое выгодное на заливе место — на том каменном мысу, где стоит сейчас Ново-Архангельск, и как, получив их отказ, начал строиться здесь, Баранов потерял счёт времени и очнулся от своих дум, лишь когда Подушкин, мягко тронув его за плечо, сказал: