Георгий Демидов - За что?

Автор брошюры «Человек и Север» хотел бы отменить мороз и ветер, отменить климат. Увы — автор не в силах отменить географию. Он не в силах отменить и историю, как бы ни хотел замолчать, исказить, отрицать все, что было, оболгать мертвецов и прославить убийц.

Привет Н. В.

Публикация писем Б. Н. Лесняка

Скупые и бесхитростные воспоминания этих теперь уже пожилых и старых людей — лишь малая толика «тьмы и тьмы» драматических судеб. Методичное, тотальное уничтожение миллионов людей — расстрелы и медленное убивание в лагерях — это страшно. Не менее преступно и страшно разрушение в масштабах целой страны ее природной основы — семьи, сознательное выжигание из детских сердец чувства кровного родства, любви, привязанности к близким. Детей разлучали не только с отцом, но и с матерью («выслана как ЧСИР» — жуткое, колченогое слово!). Направляя детей в детдома, разлучали, порой навсегда, братьев и сестер. Естественная ячейка человеческого общества — семья — насильственно заменялась воспитанием в социалистическом коллективе, часто бездушном и жестоком.

Письма детей, попавших под кровавое колесо сталинских репрессий, собраны Изольдой Николаевной Руденской, сотрудницей московского «Мемориала».

Мой отец Арнольд Линде — член социал-демократической партии Латвии с 1912 года, коммунист, участник Гражданской войны, из военного комсостава — был арестован в декабре 1937 года, в 1938-м — расстрелян. Мать, Валентина Николаевна, арестована в 1938 году — пять лет ИТЛ, тринадцать лет поселения. Мне было шесть с половиной, сестренке Аэллочке — одиннадцать. Бабушка отвела нас в Московский детский распределитель и на коленях ползала (это я помню), умоляла, чтобы нас с сестрой не разлучали. И умолила: нас отправили вместе в Таращанский детский дом на Украине. Начались поиски папы и мамы. Сестра несколько раз писала Берии (мы, дети, знали уже это имя): где наши дорогие папочка и мамочка? Он нам ответил 14 апреля 1940 года (письмо сохранилось): «Материалы находятся на расследовании, о результатах вам будет сообщено…»

Началась война. Таращу оккупировали немцы. Мы оказались вообще брошенными на произвол судьбы, так как воспитатели и другие работники детдома ушли в свои семьи, а мы, дети, начали самостоятельную жизнь при «новом порядке». Тех мальчиков и девочек, кому исполнилось 14 лет, сразу угнали в Германию. Ребят еврейской национальности расстреляли у нас на глазах. Только одна девочка, Роза Факторович, чудом спаслась. Нас, малолеток, оставалось совсем немного в одном корпусе. Мы были обречены на естественное вымирание. Чем питались? А кто еще был поздоровее, уходил просить милостыню на несколько дней, за десятки километров. Приходили, развязывали наволочки, где были куски хлеба и разная немудреная снедь, и раздавали больным, слабеньким и маленьким. Начались болезни: чесотка, дифтерит, страшно донимали вши и глисты, лечить-то некому и нечем. Начали тихо умирать. Какие же мы были страшные, завшивленные, расчесанные от чесотки до крови, в струпьях, лохмотьях! Сами же и хоронили, дети — детей. Аэллочка, сестра, в свои неполные четырнадцать лет глубокой осенью 1941 года, в ситцевом платьице и калошах на босу ногу, пешком пошла искать единственного человека нашей семьи на свободе — бабушку… И дошла, где-то километров двести прошла она пешком, нашла бабушку в Виннице, сама в лохмотьях, струпьях, грязная, худющая, — и сказала бабушке, чтобы она поскорее ехала, забирала меня, иначе я скоро умру…

Ермашова Мильда Арнольдовна, Алма-Ата

Мой отец Клиновский Дмитрий Степанович — балтийский моряк, участник гражданской войны. В 1933 году был первым секретарем Одесского горкома партии, потом работал в Одесском обкоме. Его арестовали в июле 1937 года. 3 сентября того же года арестовали мать, Голдшмидт-Клиновскую Берту Вениаминовну. Позднее я узнал, что в день ареста матери был расстрелян отец и другие члены Одесского обкома.

Мне было тогда пятнадцать лет, я учился в восьмом классе школы. Меня отвезли в приемник-распределитель, где были дети от ясельного возраста до 15–16 лет. 6 ноября меня вместе с дочерью председателя облисполкома Шурой Бойко и Аллой Зуерман отвезли в тюрьму. Камера-одиночка была набита людьми — 25–30 человек. Сесть некуда. Духота, все были раздетыми. Посередине ночи мы садились, а другая сторона ложилась.

Весной 1938 года объявили решение ОСО — статья 58-я, пять лет лагерей. Отправили в Кировоградскую тюрьму, дальше по этапу — Пенза, Горький, Котлас… Со мной было еще пять человек — детей «врагов народа». Привезли в Ухту. Лесоповал. Я пацан худой, слабый, а надо валить лес на морозе — шевелись, а то замерзнешь! Барак общий с урками. Все лучшее — им, а мы — «враги народа». Были минуты отчаяния. Когда лежал обмороженный, травился стрихнином.

В 1941 году хлопотами родственников был освобожден. Потом — участник Великой Отечественной войны: лыжный отряд 21-й армии. Тяжелое ранение. В 1943 году попал в плен, был в ряде лагерей, бежал, воевал в партизанском отряде, потом брал Берлин, Дрезден — там и закончил войну. Инвалид второй группы, персональный пенсионер.

Клиновский Дмитрий Дмитриевич, Курск

Мой отец Рузвельт-Рузанкин, участник гражданской войны, главный врач больницы в Орске, был арестован в 1937 году, осужден к расстрелу. Мать, осужденная как ЧСИР, отбывала восемь лет в Темниковских лагерях. Остались трое детей — двенадцати, одиннадцати и десяти лет. Сначала нас поместили в приемник-распределитель НКВД Оренбурга, а потом отправили в детдом города Чистополя в Татарии.

В детдоме нас никто не обижал, ни разу не напомнили, что мы дети «врагов народа». Директор школы Андриан Семенович Ермаков, завуч Анастасия Георгиевна Сорокина, Михаил Васильевич Гераськин сделали все, чтобы мы могли учиться, получить профессию. Директор переписывался с мамой, сообщал о наших успехах в учебе, поведении, следил, чтобы мы вовремя отвечали на письма мамы…

Черенкова Вероника Тихоновна, Сочи

Мать моя из раскулаченных. Образования не имела, работала уборщицей в типографии. Была арестована — обвинили в том, что не вступила в комсомольскую ячейку. Отбывала срок она на Беломорканале, в Норильске, последнее место — Казлаг, Долинское, разнорабочая. Там я и родилась в 1939 году. Жила недалеко от зоны, в детдоме для детей заключенных, где жили дети от грудного до школьного возраста. Память детства, годы, проведенные в детдоме, очень ясно запечатлелись. Она, эта память, не дает мне покоя много-много лет. Условия проживания были тяжелые, кормили нас плохо. Приходилось лазать по помойкам, подкармливаться ягодами в лесу. Очень многие дети болели, умирали. Но самое страшное — над нами издевались, в полном смысле этого слова: били, отбирали еду, заставляли долго простаивать в углу за малейшую шалость…