Георгий Демидов - За что?

— Если бы дела обстояли так плохо, как вы говорите, ваша заведующая сама бы обратилась к нам. У вас ведь есть заведующая.

Няни, медсестры, «мамки» глухо роптали. Новая заведующая ввела в моду лишать материнства. За дерзкий ответ, за любую провинность матери ее ребенка переводили на искусственное питание, а мать не пускали в деткомбинат даже на свидание.

Дети болели, многие умирали. В кормилке почти каждый день истошно кричала какая-нибудь «мамка»: умер ее ребенок, на похороны «мамку» не пускали.

За беготней в деткомбинат Рада и не заметила, как подошел ее срок освобождения и она присоединилась к армии «пересидчиков».

Как-то перед сном в барак в сопровождении дежурного и вохровцев вошла начальница.

— Разобрать свою обувь!

Все недоуменно исполнили ее приказ. Начальница собственноручно отобрала у всех «мамок» валенки — не помогли уверения, что они куплены на собственные деньги или получены из дома в посылках.

— Хватит того, что государство содержит ваших детей. Не работаете, можете на свои кормежки и в ботиночках побегать.

Хорошие черные валенки, подарок Михаила, полетели тоже в мешок — его услужливо таскал за начальницей дежурный.

Теперь все без исключения «мамки» ходили в ботинках, и сколько ни наматывали на ноги тряпок, ноги все равно отчаянно мерзли.

А писем от Михаила все не было.

Обычно за письмами ходила дневальная в хозчасть и приносила на весь барак. Первое время Рада спрашивала:

— А мне?

Потом перестала спрашивать, только нетерпеливо ждала прихода дневальной и все надеялась, что вот-вот назовут ее фамилию и протянут письмо.

Как-то между кормлениями Рада задремала на нижней койке. Яна укрыла ее бушлатом. Принесли письма.

— Раде опять ничего нет? — узнала Рада сквозь полусон голос Яны.

— Нет.

— У нее стали ужасные глаза. Она так смотрит, когда раздают письма… Честное слово, я предпочла бы, чтобы мне не писали, а чтобы Раде пришло письмо. Почему Михаил молчит?

И чей-то незнакомый низкий женский голос ответил:

— Война!

И это слово, так же как в июне, когда она впервые его услыхала, ударило Раду в сердце. Она старалась больше не смотреть на дневальную с письмами, но все равно ждала, ждала, ждала…

Коля плохо поправлялся и был худеньким. Рада с завистью смотрела на толстого круглолицего ребенка Соньки. Он уже держал головку и улыбался.

Все лагерные знакомые совали Раде что-нибудь поесть: лишнюю ложку перловой каши, мороженый турнепс, кусок селедки. Она все ела, но была всегда голодной и все щупала себе грудь: не пришло ли молоко. И хотя Рада, как и другие кормящие «мамки», не работала, она исхудала — ей мало приходилось спать. Пока «мамки» возвращались с кормления, проходило много времени. Им нужно было пройти через весь поселок, мороз подгонял их лучше конвоира, и едва они успевали отогреться в бараке, надо было опять бежать.

В апреле Коля заболел. У него расстроился желудок, началась рвота. Его выносили Раде красного, разомлевшего от жара. Коля совсем не брал грудь.

В эти дни Рада даже перестала думать о Михаиле. Ей все чудилось, что вот сейчас, в эту минуту, без нее, в маленькой комнатке изолятора умирает Коля, а дежурная нянька спит крепким сном. Коля задыхается, синеет, может быть, уже перестал дышать. Рада вскакивала с нар, стараясь определить время. Сонно дышал притихший барак, за обледенелыми окнами лежала черная глухая ночь. Дремала у печки дневальная, почти весь барак был погружен во тьму, только возле печки плясали красные отсветы да на столе горела бледная трехфитильная коптилка. Рада уже больше не могла уснуть, покусывала губы, нетерпеливо ждала пяти часов. Ей почему-то казалось, что Коля не может умереть днем. Ханна Лазаревна сначала утешала Раду и посмеивалась над ее тревогой:

— Без болезней дети не растут. Привыкай.

Но когда у Коли началось двустороннее воспаление легких, она переполошилась и вызвала на консультацию Сан Саныча и начальницу санчасти. Консилиум пришел к выводу, что положение Коли серьезно. Ханна Лазаревна отправилась вместе с Радой к начальнице просить разрешения дежурить возле ребенка.

— Ты сама понимаешь, нянечек у нас мало, а из тех, что есть, половина не годится: нам разрешают брать только бытовичек.

Начальница сидела в жарко натопленном кабинете за письменным столом. Деревянный пол был выскоблен и вымыт до желтизны, на окнах висели белые занавески с филейной вышивкой.

Рада и Ханна Лазаревна стояли на почтительном расстоянии от письменного стола. Ханна Лазаревна сказала, что жизнь ребенка в опасности, это подтвердил консилиум. Рада все равно сейчас не работает. Как только ребенку станет лучше, дежурство немедленно отменят.

— Какая у нее статья? — спросила начальница, старательно оттачивая толстый красный карандаш.

— Пятьдесят восьмая.

— Точнее. Кто судил?

— Особое совещание. Контрреволюционная троцкистская деятельность.

— Молодая, а ухитрилась заработать такую тяжелую статью. Не могу разрешить. Эта статья находится на особом режиме и за зону не выпускается.

— В деткомбинате есть зона.

Начальница повысила голос:

— Там только видимость зоны. К сожалению, сейчас не хватает бойцов для охраны. Кроме того, дай повадку одной — половину «мамок» придется оставить дежурить. Я бы вас, Фишер, с вашей статьей давно сняла с работы, да время военное — некем заменить. С «материка» сейчас никто не едет.

— Вернемся к ребенку Ганшиной, гражданин начальник. Это исключительный случай…

— Я очень прошу вас, — взмолилась Рада. Она решила, что без разрешения не уйдет из кабинета. Она должна быть с Колей. Должна.

— Бесполезно меня упрашивать. Я поступаю согласно правил.

— Гражданин начальник, я очень прошу вас, всего несколько дней. Вы тоже мать, вы должны понять меня. Речь идет о жизни ребенка, — голос у Рады дрогнул.

— Гражданин начальник! Я ручаюсь за нее, все будет в порядке. У ребенка тяжелая форма диспепсии, осложненная двусторонним воспалением легких. Позвоните начальнику санчасти, она присутствовала на консилиуме.

— Никому я звонить не буду, — начальница опять принялась затачивать красный карандаш, — я не нуждаюсь в советах. Нарожали детей, спихнули их государству и еще ходите и канючите. Я своего ребенка сама воспитываю. Уходите из кабинета, вы мне надоели!

— Гражданин начальник! — Рада чувствовала, что сейчас разрыдается. Ей казалось, судьба Коли уже решена.

— Что ж мне, вохру приглашать, чтобы вас вывели?

Ханна Лазаревна вывела Раду за руку, на улице обняла ее.

— Вот ведьма! Не плачь, мы его выходим. Не смей плакать, пропадет молоко, теперь все спасение в твоем молоке. Будет грудное молоко — ребенок выживет. Сегодня дежурит Катя Богатырева. Хоть она и воровка, но неплохая девка. Деньги у тебя есть?