Юрий Тубольцев - Катон

Вот и вы сейчас полагаете, будто человек, сумевший сказочно разбогатеть на государственной должности за какие-то полгода, бескорыстен, а выступающий против того, кому, по общему мнению, теперь выгодно угождать, движим алчностью. Вы верите, будто человек, равняющийся на Александра Македонского, утверждающий, что лучше быть первым в альпийской деревушке, чем вторым в Риме, взявший себе жеребенка с дефектом копыта только потому, что некий халдей предсказал его хозяину господство над миром, демократичен и печется об общем благе. Вы считаете, будто человек, требующий попрать закон ради его избрания в консулы, станет законопослушным консулом!

Какая участь ожидает тех, кто руководствуется подобной логикой? Это уже не слепота, а нечто еще более худшее. Это некое антизрение. Овца с таким видением мира кинется не от волка, а прямо к нему в пасть! А разве не так поступают многие из нас? Например, сегодня?"

- Прекрати свои происки, Порций, - раздался голос из окружения Клодия, - ты, трибуниций, говоришь уже дольше, чем все консуляры и претории вместе взятые!

- А я сообразуюсь не с речью консуляров или преториев, а с истиной и потому буду говорить столько, сколько надо, чтобы меня услышали, - упрямо заявил Катон и продолжил прерванную мысль. - Впрочем, каждый из вас волен поступать как ему вздумается, когда дело касается лично его, но в сенате мы решаем судьбу государства и не имеем права быть ничтожнее наших предков. Мы не имеем права губить то, что создавалось многими поколениями предшественников, дабы не уподобляться презренному юнцу, по недомыслию промотавшему отцовское состояние и отдавшемуся в рабство своему бывшему слуге.

- Ты, Порций, истратил столько слов, что уже давно промотал свое и без того небогатое красноречие! - прозвучал насмешливый возглас с места. - А банкроту не пристало угрожать банкротством другим.

- В самом деле, Катон, ты слишком отдалился от сути, - нетерпеливо вмешался консул Метелл. - Что ты конкретно предлагаешь?

- Раз народ считает, будто Цезарь чего-то достиг в Дальней Испании, то пусть он празднует триумф, если только сенат не призовет его к ответу за неза-конную войну с Лузитанией; или пусть выступает кандидатом в консулы, если только сенат не призовет его к ответу за самовольный отъезд из провинции, а нарушать порядок выборов ради удовлетворения всех прихотей Цезаря я не дам, - ожесточившись, резко заявил Катон.

На мгновение в зале установилась тишина, показалось, будто Курия наконец-то серьезно задумалась над происходящим. Но то лишь показалось. Метелл устало вздохнул и высказал пожелание поскорее перейти к голосованию. Все зашевелились и повеселели в предвкушении завершения мероприятия, итог которого считали предрешенным. Катон посмотрел вокруг и понял, что ему ничего не удалось добиться, и над сенатом по-прежнему довлеет воля Цезаря. Тогда он объявил, что не закончил речь и снова приготовился говорить. Сенаторы опешили и от удивления даже не нашлись, как возразить неугомонному оратору. Катон встретился взглядом с консулом, и после непродолжительной борьбы душ Целер опустил взор и нехотя махнул рукою в знак согласия.

Катон принял ораторскую осанку, однако совсем не представлял, какие еще доводы он сможет привести, чтобы подействовать на загипнотизированную злой волей публику. Но замолчать - означало потерпеть поражение, а этого он допустить не мог.

"Формально, отцы-сенаторы, мы можем позволить Цезарю одно из двух задуманных им дел, но никак не оба, - стараясь придать бодрость голосу, заговорил он. - Разберем каждое из них и посмотрим, не являются ли они лишь двумя гранями единого замысла.

Неужели вы серьезно полагаете, будто победа над лузитанскими пастухами столь значительна, что требует триумфа? Уверяю вас, при других обстоятельствах Цезарю самому не пришло бы в голову просить за это такую награду. Однако сейчас ему нужна победа для притязания на консулат и нужен триумф в качестве повода, для того чтобы привести к городу войско. Увы, Цезарь слишком современен и слишком практичен: он не полагается на свои личные качества и даже - на деньги, а потому стремится иметь гарантом реализации своих амбиций самую эффективную внутриполитическую силу, по разумению деятелей определенного толка, - войско. Триумф - величайшая честь, которую только может познать римлянин, добиться ее - значит, достичь пика карьеры, свершения мечты. Зачем же триумфатору спешно домогаться еще и консульства? Так вот, Цезарю начхать на величайшую почесть, даруемую римским народом, ему нужен не сияющий ореол славы над головою, а курульное кресло под... извините, частью тела, противоположной голове. Власти и только власти добивается этот человек, страдающий зудом зависти к Александру Великому, тогда как ему следовало бы равняться не на иноземного воителя, а на нашего Помпея Магна. Если мы сегодня запретим ему заочно выступать кандидатом в консулы, то, уверяю вас, он бросит войско, забудет о триумфе и уже завтра будет пировать здесь, в священных границах померия, с теми, кто, по его мнению, может обеспечить ему голоса избирателей. Таково его отношение к величайшей награде римлянина! Но триумф ему все же нужен, однако не как венец достойного деяния, а как толчок к осуществлению деяния недостойного, как средство для получения власти. Ибо, во-первых, шансы триумфатора на успех в выборах почти бесспорны, а во-вторых, даже в случае неблагоприятного хода комиций в его распоряжении будет оставаться сила, позволяющая ему оказывать давление на государство, и эта сила - армия, стоящая у наших стен под предлогом триумфа. Получается, что и так и этак Цезарь все равно окажется у власти. Ловко задумано, не правда ли?

Так неужели вы считаете, будто такому изощренному коварству можно противопоставить тупую покорность и политическую апатию? Неужели вы забыли, что силу можно одолеть только силой? Но если физическая сила создается напряжением мышц, то интеллектуальная - достигается напряжением ума. Коварство же есть интеллектуальная агрессия и бороться с нею следует концентрацией всех сил разума честных граждан!"

Катон остановился в своих рассуждениях и с надеждой обозрел зал.

Тяжкая дрема окутала мозги сенаторов непроницаемым для каких-либо проявлений жизни саваном. Даже непоседливая молодежь из стана Клодия уго-монилась, решив, что выгоднее изображать скуку, подчеркивая тем самым, сколь невыносим оратор-зануда, чем будоражить неукротимого врага возражениями.

Взор Катона снова потух. Из его души рванулся вопль отчаяния, но он неистово сжал челюсти, чтобы удержать боль в себе, и у него хрустнул зуб. Поборов головокружительный приступ слабости, Катон снова раскрыл рот, но не для того чтобы вынуть осколок разрушенного зуба, а для нового воззвания к сенаторам.