Юрий Тубольцев - Катон

Итак, выборы были перенесены на осень, и перехватившие политическую инициативу оптиматы стали расширять фронт наступления. Но Цезарь в тот год чувствовал себя в ударе и готов был атаковать противника с любой позиции. В лучших традициях своего коварства он придумал рискованную операцию, посредством которой надеялся избавиться от лидеров оптиматов и других мешавших ему людей. Правда, на Катона он в этот раз не покушался, дабы избежать новой ошибки, но планировал свалить Бибула. Разящий гром, по замыслу Цезаря, должен был грянуть в самый жаркий период следующего тура предвыборной борьбы.

И вот за месяц до избирательных комиций на слуху у римлян появилось новое имя - Веттий. Впрочем, эта далеко не аристократическая фамилия уже будоражила умы граждан четыре года назад. Однако тогда ее обладатель недолго гастролировал на столичной политической сцене. Он был освистан и водворен на прежнее место в гущу плебса. В тот раз Веттий выступал свидетелем по делу о заговоре Катилины и срывал аплодисменты, разоблачая видные фигуры преступного движения, пока в порыве откровения не назвал Цезаря. На этом имени он и споткнулся. Цезарь произвел очередной заем у своего патрона Красса, и дело было замято. О Веттии все забыли и тем удивительнее оказалось его вторичное появление в центре событий, сопровождаемое, к тому же, непривычными внешними атрибутами. Он предстал сенаторам в окружении преторской стражи и был объявлен как один из участников нового заговора, на этот раз будто бы имевшего целью убийство Помпея.

Информация о готовящемся злодеянии поступила от Куриона старшего, который в свою очередь ссылался на сына. Гай Курион младший, тот самый любимец плебса, чье появление в общественных местах вызывало стихийную овацию, сообщил, что Веттий упорно заигрывал с ним все последнее время и в конце концов предложил принять участие в покушении на Помпея. На допросе в сенате Веттий сначала все отрицал, потом мало-помалу стал сознаваться в преступных намерениях. Однако, по его словам, выходило, что организатором покушения был Курион, а сам он выступал лишь простым исполнителем. К кругу заговорщиков Веттий причислил нескольких молодых людей, оппозиционно настроенных по отношению к триумвирам, в том числе, племянника Катона Юния Брута, а кинжал для убийства ему якобы передал сам Бибул.

Веттий вел себя нервно, говорил сбивчиво, часто противореча себе, и при этом старательно отводил глаза от Цезаря, председательствовавшего в собрании. Консул же, наоборот, смотрел на допрашиваемого так, словно гипнотизировал его. Все это выглядело неестественно и странно. У сенаторов возникло впечатление, что они являются зрителями плохо отрепетированного спектакля, а когда был упомянут кинжал Бибула, скептицизм Курии оформился в открытое недоверие.

- Что же, во всем городе не нашлось другого кинжала, кроме консульского? - вслух удивился кто-то на дальней скамье.

- Конечно! - насмешливо подтвердили ему из другого угла зала. - Все кинжалы расхватали ветераны, чтобы охранять форум от Бибула и Катона!

Цезарь строго посмотрел на шутника, и тот замолк, испугавшись, что консул изгонит его из сената, как Бибула и других закоренелых оптиматов. Однако настроение даже оскопленной триумвирами Курии вышло из-под контроля Цезаря и, несмотря на демонстрируемую консулом решимость жестоко покарать упомянутых в ходе слушания дела лиц, сенат не воспринял сообщение о заговоре всерьез. Правда, Веттия все же арестовали, но только за незаконное ношение оружия.

На следующий день Цезарь созвал народное собрание и вывел на ростры того же, освистанного накануне актера. Многие при этом обратили внимание на то, с какой бесцеремонностью консул поставил рядом с собою человека, якобы собиравшегося убить его якобы друга Помпея. Прежде Цезарь ревниво оберегал главную государственную трибуну от недостойных, по его мнению, людей. Когда-то он не пустил на нее принцепса сената Лутация Катула, вынудив его произносить речь с более низкого места, недавно согнал с нее Бибула и силой сбросил Катона, зато теперь на рострах красовался доносчик. Веттий говорил более уверенно, чем в сенате, и уже в ином ключе, что заставило свидетелей его первого выступления предполагать, будто ночь не прошла для него даром; однако о размерах гонорара единого мнения не сложилось. Слова Веттия были таковы, что за них могли дать и самую большую цену и самую малую. Его показания резко отличались от прозвучавших накануне. В частности, в заговорщики теперь попали и Лукулл, и кандидаты в консулы от оптиматов, и даже Цицерон, который будто бы говорил, что ищет Агалу или Брута для Помпея, зато Юний Брут, сын любовницы Цезаря Сервилии, вдруг исчез из черного списка.

Услышав так много необычного, народ в итоге заплатил Веттию золотом, только не тем, какое ценят доносчики: форум молчал. Тогда Цезарь взял инициативу в свои уста и произнес гневную филиппику против оптиматов, удачно намекнув в конце, что есть хороший повод для отличного террора. Ответ плебса был тем же. Цезарь покачал головою. Увы, молчание не являлось для него золотом, а кое для кого оно и вовсе стало смертным приговором.

Согнав неудачника Веттия с трибуны, Цезарь отправил его в тюрьму, откуда его наутро выволокли крюками и сбросили в Тарпейскую пропасть как покончившего жизнь самоубийством. Узнав о печальной участи доносчика, консул развел руки как бы в досаде и закрыл дело о заговоре за недоказанностью преступления. Помпей тоже смирился с таким завершением инцидента и продолжал как ни в чем не бывало встречаться с Курионом, Лукуллом, Цицероном и даже с Бибулом, рассыпающим по городу кинжалы, предназначенные для его убийства.

Однако если триумвиры оказались столь великодушны, что сразу забыли о заговоре против них, то оптиматы не проявили по этому поводу благих чувств и решили провести собственное расследование. По его итогам Бибул издал очередное послание к согражданам.

Итак, по версии оптиматов, дело началось с того, что Цезарь тайно вызвал к себе Веттия. Он любил нетривиальные ходы и находил особый, пикантный шик в том, чтобы обращать в сторонников прежних врагов. Враждебность Веттия Цезарь усмирил деньгами, а может быть, и угрозой еще за четыре года до этого. Теперь же он так разбогател, что ему не составило труда купить его дружбу. Этот доносчик, помимо профессиональных качеств, был хорош для Цезаря еще тем, что сохранил репутацию его недруга. Когда Веттий продал свою душу, Цезарь предложил ему сыграть понарошку ту роль, которая ранее не удалась в реальности. "Тогда ты сказал правду, и тебе не поверили; теперь солги, и все поверят. Так ты отомстишь оскорбившей тебя толпе и поможешь очистить Рим от злостных консерваторов, тормозящих нашу жизнь", - убеждал его консул. При этом он обещал Веттию полную безопасность, ссылаясь на его особый иммунитет, дарованный ему государством как гражданину, помогшему раскрыть заговор Катилины. Последнее соображение перевесило еще остававшиеся сомнения вербуемого, и сделка состоялась.