Юрий Тубольцев - Катон

Катон снова напряженно посмотрел на Цицерона, взглядом говоря ему то, чего не высказать словами. Цицерон выдержал эту психическую атаку, но его глаза, хотя и смотрели прямо, были тусклы. Он более не верил в республиканцев, не верил в себя, не верил в богов. Он уже не был способен жить, но хотел доживать.

- Я, отцы-сенаторы, не чувствую в себе сил, достаточных для спасения ситуации, - вяло ответил Цицерон, - я не могу браться за безнадежное дело и, вообще, считаю постыдным в надежде спасти Отечество уповать на надменного царя самого лживого и самого варварского из всех племен. А кроме диких орд Юбы, у нас нет реального войска.

В зале поднялся шум негодования.

- Я решил возвратиться в Италию и, думаю, так поступят многие из вас, только не все решатся заявить об этом вслух, - мрачно, но, тем не менее, язви-тельно закончил Цицерон.

Всю свою невыказанную нервозность, порожденную бедственным положением, все недовольство, накопившееся в нобилях за дни неудач, они теперь обрушили на того, кто отважился обозначить себя как их оппонент. Вот он, враг! Вот виновник всех их несчастий! Вот из-за кого они потерпели поражение! Да грянет возмездие!

В мгновение Цицерон сделался таким злодеем, таким преступником, что сам Цезарь мог позавидовать ему. Казалось, сенаторы нашли новую стратегию ведения гражданской войны. Вот сейчас они расправятся с Цицероном, и устрашенный узурпатор сам явится к ним с повинной. До победы совсем близко, рукой подать, точнее, не рукой, а прыщеватым от ругательств языком. Что же, каковы вояки, такова и их война!

А вот Гней Помпей, будучи сыном настоящего воина, попытался применить и руки. Он грозным вихрем, словно сам Великий на поле боя, перемахнул через сенаторские скамьи, подлетел к Цицерону и эффектно совершил у его лица несколько мужественных жестов кинжалом.

- Не маши так сильно, не то я простужусь, - сказал Цицерон и в подтвер-ждение натужно кашлянул.

Несмотря на преобладающее агрессивное настроение, в зале послышались смешки.

- У кого-то заточенный кинжал, а у другого столь острый язык, что он может зарезать одной фразой, - задорно добавил Цицерон, но колени у него задрожали, а руки совершили несколько лишних движений.

Катон резко рванулся к горячей точке курии и встал между противниками. Коснувшись груди Катона, кинжал потускнел, а взгляд нападавшего померк. Помпей отступил, досадливо переминаясь с ноги на ногу.

- Гней, у тебя еще будет возможность показать свою доблесть, - сказал Катон, - причем на врагах, а не на друзьях.

- Какой он мне друг! - гневно воскликнул Помпей.

- Он тебе друг, - настойчиво подтвердил Катон, - не будь его, тебя еще в юности вот таким же кинжалом зарезал бы Катилина, а твой дом спалили бы его головорезы. Он друг всем, кому дороги Рим и римляне, ибо он друг Республике. А скольких граждан Цицерон непосредственно защитил от несправедливых обвинений и спас от расправы! А от скольких злодеев он нас с вами избавил, выведя их на чистую воду и добившись их осуждения! А как прославил он наш язык! Он друг нам, соратники! И если каждый из нас сделает десятую часть того, что совершил во имя Отечества этот человек, государство оживет, одолеет все напасти и просуществует еще шестьсот лет! Но, увы, жизнь человеческая небеспредельна. Марк Цицерон слишком интенсивно тратил себя во всех делах, он слишком щедро дарил себя Родине и в итоге отдал ей себя всего. Благодаря своей мудрости и опыту он понимает, сколь трудна задача вождя Отечества на нынешнем переломном этапе, и сознает, что у него уже недостанет сил на этот груз.

- Да он вообще не верит в наше дело и хает всех нас! - огрызнулся Помпей.

- Он не верит в себя, - продолжал Катон, - и говорит лишь об этом. Он не видит собственной перспективы, потому предупреждает, что и нас не способен привести к победе. Возглавлять дело должен тот, кто уверен в его успехе!

- Так, может быть, и ты, Порций, разочаровался в нашем деле, а потому отказываешься от власти? - почти радостно уел Катона его давний ненавистник Метелл Сципион.

Марк на мгновение замер, пораженный правдивостью высказанного подозрения, но тут же взял себя в руки. Да, он точно знает, что теперь победить порок не удастся, однако вовсе не поэтому уступает должность, ведь он в любом случае до конца останется в центре битвы за Республику. Более того, он верит в победу, только не в ту победу, о которой печется Метелл, а в ту, о какой не смеет помыслить даже Цицерон. В этих рассуждениях, разом промелькнувших в мозгу Катона, он снова обрел уверенность в себе. Однако все эти выкладки были слишком сложны, чтобы говорить о них вслух, поэтому его ответ был прост.

- Я свое дело сделаю в любом случае, - сказал он. - Уступая консульское место консулу, я как раз и совершаю первый шаг в пользу Республики, и тем самым добиваюсь, чтобы другие тоже внесли максимальный вклад в победу. Почему бы, например, тебе, Метелл, не встать во главе нашего войска, ведь, голосуя за тебя, народ хотел именно тебя видеть вождем?

- Ну, за этого-то обладателя фасц голосовал не плебс, а всего лишь один человек! - недовольно перебил сенатор консульского ранга, в свое время достигший магистратуры, как и полагалось, на Марсовом поле большинством голосов сограждан, за которые он, однако, заплатил половиной сенаторского состояния.

- Зато этому человеку мы законным образом делегировали свои права, так что особый способ избрания не умаляет консульского достоинства Метелла! - ответил Катон.

- Мы-то делегировали, да только Помпей, делая выбор, руководствовался не головой, а гораздо менее почетной частью тела, потому и назначил консулом своего тестя, - не унимался строптивый консуляр.

- Ты как смеешь такое говорить о моем отце! - завопил Гней Помпей, и его кинжал снова заблестел перед сенаторами так же грозно, как и его глаза.

В этой перепалке забияки забыли о Цицероне, и Катон тайком рукою усадил его на место.

Когда страсти стали затухать, однако не благодаря разрешению конфликта, а из-за скудости мысли спорящих, вновь заговорил Катон.

- Отцы-сенаторы, давайте отложим вопрос о командующем до лучших времен, - предложил он. - Сейчас мы не сошлись во мнениях, но наша стратегия и не требует единого управления. Давайте вместо бесплодных споров лучше определим, кому, куда и с какими силами надлежит отбыть.

Тема, поднятая Катоном, вновь вызвала гвалт в зале, в котором окончательно утонули прежние распри. В конце концов было решено, что Октавий с эскадрой будет дежурить в Адриатике, Кассий с флотом в семьдесят кораблей двинется на Восток, а Катон и Метелл Сципион с десятитысячным войском переправятся в Африку.

После завершения совещания Катон подошел к Помпею и еще раз завел с ним разговор о Цицероне. Помимо уже прозвучавших доводов в пользу патриарха, раскрытых теперь полнее, чем в курии, Катон призвал Помпея подумать о себе самом, о сохранении своего лица. "Цицерона насильно Республике не вернешь, а вот себя ты можешь потерять из-за дурного поведения по отношению к заслуженному человеку", - предостерегал его Катон и возвращался к прежним увещеваниям, однако уже с иной точки зрения. Сначала воззвав ко всему доброму, что было в Гнее, а затем затронув темные уголки его натуры, Катон мобилизовал все силы его личности и задействовал их в нужном направлении. Так он полностью убедил Помпея оставить Цицерона в покое, отдав его на суд собственной совести.