Юрий Тубольцев - Катон

Природа мучительно и медленно выздоравливала после зимнего ненастья. Зазеленела свежая трава на пригорках, откликаясь на первые солнечные лучи, в сумрачных морских водах засветилась оптимистическая синева. Но воспрявшая жизнь все еще зябко ежилась, словно спросонок в холодное утро. Большая часть сырой почвы выглядела кладбищем прошлогодней травы и миллионов букашек, отживших, отлюбивших и отстрадавших свой короткий, но зато единственный век. А крутой утес по другую сторону залива и вовсе был гол и уныл, как старец, переживший собственных детей. Тот старец действительно повидал немало. Некогда он бросил вызов морю и дерзко врезался в соленую хлябь глубоким уступом. Эта смелость привлекла родственную душу в лице Публия Сципиона Старшего, и тот поставил на нем свой лагерь, превратив его в неприступную цитадель, из которой потом он отправился в свой победный поход против Ганнибала. Тогда Африка принадлежала Карфагену, и все здесь было враждебно римлянам. Лишь этот клочок суши Сципион отвоевал у врага и природы, чтобы, оттолкнувшись от него, начать восхождение к славе и могуществу Отечества. С тех пор этот мыс назывался "Лагерь Корнелия", и каждый честолюбивый полководец почитал добрым знаком разбить здесь свои шатры. Теперь же на этом крошечном участке земли сосредоточено все, что осталось от некогда могучего государства, а вокруг господствует враг.

Невольно зацепившись взглядом за угрюмую гору, лежащую брюхом в воде, Катон погрузился в воспоминания о том, чего не видел сам, но представлял так живо, словно был квестором Сципиона вместо своего прадеда. Та война складывалась для римлян ничуть не проще нынешней, но люди были другими. Чего стоил бы Цезарь, будь рядом с ним Сципион и Фабий Максим? Однако Сципиону в свое время пришлось нелегко. Но он действовал, потому сумел одолеть и внутреннюю оппозицию и совладать с внешним врагом. А какой неожиданный поворот он дал войне!..

Тут Катона осенило. Не находя взаимопонимания с современниками, он вдруг получил помощь от единомышленника из прошлого. Именно Сципион подсказал ему тот ход, который мог повернуть войну вспять и заставить Цезаря обороняться. Не теряя времени, Марк написал Метеллу, что в ответ на его упреки в бездействии готов переправиться в Италию с теми воинами, которых он доставил в Африку, и таким способом принять удар Цезаря на себя. Катон понимал, что для успеха его замысла необходимо войско в сорок-пятьдесят тысяч бойцов, а не те десять тысяч, на которые он мог рассчитывать. Однако взрывоопасная ситуация в Италии, вкусившей "благ" нового режима, позволяла ему надеяться на положительный результат операции. В этом деле был важен первоначальный успех. Если бы Катону удалось отразить удар Антония и закрепиться на Апеннинах, в Италии вспыхнуло бы масштабное восстание, и тогда Цезарю пришлось бы оставить завоевания ради сохранения уже захваченного. Даже в случае окончательного поражения экспедиция Катона предоставила бы республиканцам возможность закрепиться в Африке, расправиться с Мавританией и овладеть Испанией. При любом исходе это было бы лучшее продолжение войны, чем со всею армией лезть в капкан Цезаря под Тапсом.

Но "Единственный император римлян" высмеял Катона и даже не удостоил его ответа. Прочитав письмо, он лишь воскликнул: "Этот лицемер хочет получить от меня десять тысяч легионеров, чтобы обратить их против меня же, когда я разгромлю Цезаря!" Так он продемонстрировал своему окружению превосходство над незадачливым комендантом Утики.

Катон настолько проникся идеей оказать помощь Италии, которую он уже не чаял увидеть, что, с тоскою и надеждой вглядываясь в морскую дымку, скрывавшую вдали родную землю, казалось, слышал стон угнетенных соотечественников, взывающих к нему с мольбою о спасении. Однако стон раздался с противоположной стороны, он донесся не из Италии, а из Африки, из-под города Тапса, где Цезарь растерзал многочисленное воинство бестолкового полководца. Судьба словно для того вознесла Марка в облака надежд, чтобы больней обрушить его в смрадный провал реальности. "Хватит мечтать о подвигах Сципиона, сейчас другие Сципионы!" - злорадно заявила она ему.

Несколько последних дней перед катастрофой Катон был сам не свой, будто в него влили яд, растворивший кристаллическую решетку души, разрушивший ее философскую структуру. Он испытывал неприязнь к окружающим, его раздражало все, что шевелилось, жило, издавало звуки, он брезговал воздухом, солнцем и самим собою. Всякая попытка заняться делом приводила лишь к тому, что он начинал ненавидеть и презирать себя, любое лицо казалось ему портретом Медузы Горгоны, а речь - зловонным извержением вулкана. Он уходил к морю и в уединении подолгу смотрел на однообразные все еще по-зимнему серые волны, которые тоже вызывали в нем отвращение. Его угнетало чувство, что происходит нечто непоправимо-кошмарное. Однако он совсем не думал о возможности скорого поражения своих войск. По последним сведениям из-под Тапса, республиканцы владели инициативой, особенно успешно терзал Цезаревых фуражиров Тит Лабиен с конницей, и думалось, что война будет долгой. Ощущение беды казалось оторванным от людской повседневности, но оттого было еще страшнее. Одно не подлежало сомнению: свершается нечто невозможно-ужасное, из мира уходит душа, вселенская жизнь братается со смертью и застывает в недвижности, останавливается круговорот планет, гаснут звезды.

В таком состоянии Катон узнал о прибытии гонца от проконсула, и ему сразу все стало ясно. "Все-таки поражение..." - устало промолвил он и даже не принял посыльного, будучи уверен в том, что правильно разгадал психологический ребус судьбы, хотя, если судить рационально, в тот момент он мог ожидать от полководца согласия на поход в Италию. Лишь после того, как улицы вечернего города наполнились возбужденным людом, истошно вопящим о беде, Катон нехотя отдал распоряжение привести гонца. Когда тот прибыл, он задал ему лишь два вопроса: "Когда?" и "Где Метелл Сципион?"

"Три дня назад, - услышал он в ответ. - Сципион бежал морем, а Юба - с сотней всадников".

"Как раз тогда это и началось", - подумал Марк.

- Все честные полегли на поле боя, - помолчав, добавил гонец, - все трусы бежали к Цезарю, чтобы дать миру потомство новых трусов... А Цезаревы головорезы в сознании безнаказанности рубили даже своих офицеров, особенно сенаторского ранга, под шумок сводя с ними счеты... Что сделают с государством эти победители?

- На том свете расскажешь, - резко оборвал его Катон и решительно встал. Он хотел тут же выйти, но у двери обернулся к гонцу и сказал: - Только нет никакого другого света, а этот - мы сами превратили во тьму.