Юрий Тубольцев - Катон

С самого начала кампании Красс старался поднять дисциплину во вверенных ему легионах. Он лично совершал обход постов, проверял состояние солдатского оружия и качество выполнения лагерных работ, а виновных в каких-либо упущениях сурово наказывал. Теперь же кампания строгости достигла апогея. Децимация - самая жестокая кара в римской армии, состоявшая в публичной казни каждого десятого воина проштрафившегося подразделения, - не применялась уже несколько веков. И вот теперь римлянам пришлось вспомнить, что это такое.

Вначале пятьсот человек подвергавшейся экзекуции когорты были поделены на десятки. Потом состоялся мрачный обряд жертвоприношения, и чад от сожженных животных облаком повис над несчастными, словно овеяв их роком. На трибунале перед шатром полководца были врыты в землю столбы, разложены розги и секиры. Затем под тягуче-тревожные звуки длинных туб и истеричные завывания крученых рожков первый десяток "сыграл в рулетку", и невозмутимые ликторы выволокли на трибунал того солдата, на которого указал жребий. Далее они сорвали с него одежду, привязали его к столбу и подвергли порке, а когда он уже не имел сил на то, чтобы кричать, и только жалобно скулил, его обезглавили. Отметив дикой какофонией первую жертву дисциплины, военный оркестр вернулся к прежнему зловещему ритму, и ликторы сошли вниз за новой добычей розгам и топорам. Приговоренные следующего десятка метнули жребий и отупевшими от страданий взорами проводили на трибунал своего товарища, избранного судьбою стать ответчиком за их общую трусость в бою. И так повторилось еще сорок восемь раз. Однажды возникла заминка из-за того, что жребий назначил казнь единственному из всей когорты воину, который побежал не сразу, а сколько-то времени старался задержать остальных и обратить их против врага. "Значит, плохо старался", - отреагировал Красс на робкую попытку заступничества, и приговор был приведен в исполнение.

После этой процедуры войско три дня угрюмо переживало душевную травму, а потом возродилось. Несмотря на проявленную претором жестокость, никто даже в мыслях не упрекал его за содеянное. Тяжелые переживания на какое-то время очистили души людей от скверны, и все в войске от велитов до легатов поняли, что в страшной сцене децимации в вопиющем своем безобразии явилась жестокость самой войны, а не полководца. Они отчетливо осознали, что нынешняя война - не кампания по вразумлению зарвавшихся рабов, а борьба за жизнь государства, под которым зашатался самый его остов.

Катон был потрясен страшной казнью, как и все римляне, однако в качестве ревностного поборника дисциплины подвергался нападкам товарищей. "Теперь-то ты, конечно, доволен! - бросали они ему упреки в злорадстве. - Теперь-то ты можешь торжествовать! Реализовались твои мечты о железном порядке!" "Мера справедливая, но чему же тут радоваться? - обиженно возмущался Марк. - Неужели вы думаете, будто я могу торжествовать при виде гибели соотечественников?" Но его словам не верили; на основании суровости и аскетизма Катона окружающие делали вывод о его черствости.

В целом Марк одобрял линию Красса на укрепление дисциплины, правда, вместо децимации он предпочел бы попробовать философию. Но как бы там ни было, Катон считал Красса именно таким военачальником, какой нужен этому войску и этой войне, хотя как человека он его ненавидел и презирал; ненавидел в качестве приближенного диктатора, а презирал за махинации, замешанные на крови и деньгах. Очевидно, что претор знал, чего хотел, и для достижения цели проявлял характер, вел дело разумно и добротно. Однако Красс больше походил на хозяина имения, чем на полководца. Он не чувствовал душу солдата и сам не обладал душой, потому не мог сродниться с людьми, превратить войско в единый организм, вдохновить его своей идеей и стать для воинов богом, чего умел достигать Сулла. Катон по молодости лет не осознавал эту ущербность Красса, но все же подспудно ощущал неприязнь к полководцу-дельцу, для которого по большо-му счету не было разницы между воинами-гражданами и рабами в его обширном хозяйстве, впрочем, так же, как между рабами и неодушевленными предметами быта. Тем не менее, Красс был гораздо более серьезным человеком, чем Луций Геллий или Квинт Аррий, потому Катон и большинство его товарищей положительно оценивали деятельность претора и доверяли ему.

Таким образом, кого по здравому размышлению, кого за счет страха, но, так или иначе - всех Красс заставил уважать себя как полководца. Теперь можно было попытать счастья в битве.

Спартак тоже стремился к сражению. После победы над Муммием он воз-намерился решить исход войны одной схваткой. Чтобы придать делу необрати-мый характер и предельную ожесточенность, Спартак казнил пленных римлян, сжег большую часть обоза и налегке пустился навстречу врагу, полагая в случае удачи двинуться на сам Рим.

Сражение было долгим и упорным, но не выявило победителя, однако в моральном плане выиграли римляне, поскольку они впервые не поддались натиску врага, и таким образом в войне обозначился перелом. Восставшие, как сила менее организованная, пали духом, и Спартаку пришлось отступить. Он отказался от сладостной мечты штурмовать Рим, но зато придумал план, еще более действенный, способный дать войне новый толчок и поставить под сомнение дальнейшее господство римлян в Средиземноморье, а не только попугать их, как было до сих пор. Большими переходами он устремился на юг в Бруттий. Выйдя на побережье возле Регия, вождь вступил в переговоры с властителями моря - пиратами. Он говорил им о необходимости консолидации всех антиримских сил, доказывал, что, только объединившись, народы Средиземноморского бассейна смогут сбросить иго. Пираты многозначительно переглядывались друг с другом, не столько вникая в смысл сказанного, сколько оценивая говорившего. Наконец они заявили о согласии на сотрудничество, и тогда Спартак изложил суть задуманной им операции. Пираты, по замыслу Спартака, должны были переправить его с двумя тыся-чами воинов на Сицилию, где он собирался поднять на борьбу с господами сотни тысяч рабов. Италия пока исчерпала свой протестный потенциал и, кроме того, слишком устала от войн, но Сицилия, несколько десятилетий назад прославившаяся грандиозными восстаниями рабов, походила на спящий вулкан, готовый взорваться от малейшего внешнего толчка и извергнуть всесокрушающие потоки лавы праведного гнева. Завладев Сицилией, можно было бы распространить восстание на другие страны и в конце концов добраться до ненавистного Рима, но уже на ином качественном уровне войны.

Договоренность была достигнута. Пиратские вожди тут же получили плату за переправу спартаковского войска, однако более Спартак их никогда не видел. Пираты обманули его, они увезли деньги и оставили восставших наедине с армией Красса в скудном провиантом Бруттии.