Юрий Тубольцев - Катон

В доме диктатора Катон увидел, как творилась политика. Это было время проскрипций. В приемной толпились стенающие в отчаянии посетители, из таб-лина выводили изнуренных допрашиваемых, а входили туда ненавистные народу организаторы казней, прямо в атрий врывались забрызганные кровью центурионы с докладом об очередном убийстве, и отсюда же отбывали для свершения новых преступлений. Марку было тринадцать лет, поэтому, столкнувшись со злом, он не долго раздумывал о его истоках и быстро решил, кто злодей. Выйдя из страшного дома, подросток с присущей ему прямотою спросил Сарпедона, почему никто не убьет Суллу. Учитель, привыкший к самым неожиданным вопросам, ответил, что его боятся еще сильнее, чем ненавидят. Марк некоторое время напряженно молчал, а потом выпятил нижнюю губу и сказал: "Тогда я сам убью его и вызволю Отечество из рабства". Тут уже учитель не смог сохранить невозмутимость и силой увел мальчика домой. С тех пор Сарпедон тщательно следил за своим воспи-танником и лишний раз в гости его не водил.

Однако чаще Катон страдал от своей принципиальности и правильности, нежели добивался за счет этих качеств успеха. Но это не могло изменить его. Он оставался верен избранной точке зрения, даже когда все остальные были против. Если же он не мог составить определенное мнение по какому-либо вопросу, то вообще отказывался от высказываний, не отвергая, но и не принимая чужое предложение.

Ему было три или четыре года, когда Ливий Друз выступил со своими законопроектами. В борьбе со столичной олигархией народному трибуну помогала италийская знать, потому его дом часто посещали политические деятели со всей страны. И вот однажды видный италик Помпедий Силон, не застав Друза, решил подождать хозяина, а время провести в игре с детьми. Для начала он стал рассказывать им о себе и объяснять, какая причина привела его в их дом. Цепион был очень польщен вниманием солидного взрослого человека и всячески старался ему угодить, а Катон молча исподлобья наблюдал за гостем: он еще не разобрался, хороший перед ним человек или плохой, потому не выказывал ни симпатии, ни вражды.

- Вот такое у меня дело к вашему дяде, - закончил рассказ Помпедий. За-тем, довольный впечатлением, произведенным на старшего мальчика, который казался ему более смышленым, он, сделав серьезное лицо, попросил его походатайствовать за италиков перед Ливием Друзом.

Цепион с готовностью согласился и пообещал во что бы то ни стало упросить дядю предоставить гражданские права всем жителям Италии.

- Ну а ты, - повернулся Силон к Марку, - ты тоже заступишься за нас?

Катон молчал, поскольку не мог вынести суд по данному вопросу.

- Что же не отвечаешь? - поторопил его гость. - Тебе разве трудно обра-титься к дяде?

Катон молчал.

Тогда Помпедий Силон, человек огромного роста, обладатель мощного баса, грозно надвинулся на мальчика и рявкнул на него таким зычным голосом, словно на поле боя бросал клич легионам идти в атаку.

Катон молчал, но взгляд его наполнился гневом. Гигант схватил ребенка большущими руками и высоко подкинул. Катон молчал.

Удивленный необычным поведением мальчика Помпедий тоже решил не отступать и все-таки разобраться, кто перед ним. Он поднял Марка над окном и заявил, что бросит его вниз на землю с довольно большой высоты, если тот не согласится выполнить его просьбу.

Катон молчал. Он уже вынес приговор Силону и, не предаваясь более со-мнениям, все силы сконцентрировал на борьбе с этим человеком.

Помпедий, изображая ярость, стал трясти его над окном и кричать, что сейчас разобьет негодного мальчугана в лепешку.

Катон молчал.

Тогда богатырь поставил его обратно на пол и, утерев пот со лба, сказал:

- Какое счастье для италиков, что он еще ребенок, иначе нам никогда бы не получить гражданства.

На каждом жизненном шагу Катона называли странным, но, заглядывая в себя, Марк не обнаруживал там ничего недостойного. Его мировоззрение представлялось ему верным, и все взгляды казались взаимоувязанными в логическую систему. Тогда он обращал взор на окружающих и не находил в них аналогичной гармонии. Его сверстники были как бы с нравственной трещиной, расколовшей каждого из них на две части. Все они жили в одном государстве, получали одинаковое воспитание и образование, все говорили о любви к Родине, громко восторгались героями древнего, праведного Рима, складно рассуждали о благе добродетели и зле насилия и богатства, но для Катона все это было его естеством, а для других - словесной оболочкой. Катон при этом говорил, что думал, а другие думали, что говорить.

Вначале Марк считал, что его товарищи просто слишком малы и только поэтому не способны понимать жизнь как следует. Он полагал, что по мере взросления их мировоззрение будет очищаться от хлама и в конце концов примет четкие очертания, станет цельным. Но с каждым годом раскол углублялся, и его взаимопонимание с окружающими ухудшалось.

На форуме и во время публичных мероприятий подростки подражали сенаторам, были величавы, торжественны и пристойны, а затем выходили на улицы города в пестрых азиатских одеждах, напомаженные и надушенные аравийскими благовониями, хихикающие и кривляющиеся, как дикари. Днем они по всем правилам риторики воздавали хвалу духовным ценностям, а вечером гонялись за животными удовольствиями. На уроках они пели гимн Курцию, Муцию Сцеволе, Аппию Клавдию Цеку, Фабию Максиму, Сципионам, а в своем кругу восхищались Марием, Суллой, Югуртой, Ганнибалом, Александром. Их ум был вертляв, а душа имела двойное дно. Они напоминали болото, сверху покрытое роскошными лилиями, а в недрах содержащее зловонный смрад, и были так же ненадежны, как зыбкая болотная топь. Им же самим казалось, будто они вполне нормальны, и все люди во все времена являлись такими же, что вполне естественно иметь подобно Янусу два лица: одно - обращенное к общественной жизни, а другое - к сугубо личной. Курция, Деция, Муция, Сципионов они воспринимали именно как обще-ственные маски удачливых авантюристов или даже вовсе считали мифом, тогда как Сулла, Александр и Ганнибал в своем воинствующем индивидуализме казались им более естественными. Цельность же Катона одним из них представлялась проявлением его ограниченности и даже тупости, а другим - свидетельством скрытности и лицемерия, превосходящих их собственные.

Четыреста лет Рим сражался с ближайшими соседями, такими же, как и он, городами-государствами, каковых в Италии были сотни, отстаивая свое право на существование. Наконец римляне одолели все общины Лация и включили их в состав собственного государства. Однако это не дало им мира. Теперь границы римской державы соприкасались с владениями гораздо более многочисленных, чем латиняне, народов и ничуть не менее воинственных. Это привело к новым столкновениям, грянули войны с самнитами и этрусками. Каждая победа римлян втягивала их во все более масштабные и кровопролитные битвы. Стоило совладать с одним противником, как ему на смену являлся следующий. Место побежденных самнитов и этрусков заняли италийские галлы и греки. Еще сто лет понадобилось Риму, чтобы справиться с Италией. Но и после этого римлянам не довелось почивать на лаврах. Превращение незначительной крестьянской общины Лация во всеиталийское государство не понравилось Карфагену. Самим своим существованием Рим угрожал господству гигантской торговой империи в Западном Среди-земноморье. Война между двумя колоссами втянула в себя половину тогдашнего цивилизованного мира. Когда же, пройдя через трагедию жестоких поражений и триумфы грандиозных побед, Рим одержал верх в этом противостоянии, в его подчинении сразу оказалась вся западная половина средиземноморской цивилизации. Чтобы затем присоединить к своей территории Восток, набравшему ход Риму хватило всего нескольких десятков лет. Так римляне непостижимым для мудрецов того времени образом в краткий исторический срок стали хозяевами всей ойкумены.