Александр Чаковский - Победа

Да, как только атомная бомба стала реальностью, он сам, Трумэн, не раз думал о мировом господстве — в том числе, естественно, и над Россией. Но это была задача будущего, так сказать, «еще не оформленная» задача. Пройдет немного времени, и она приобретет конкретные очертания, станет целью президента Трумэна, его «доктриной». Об уничтожении Советского Союза Трумэн ни разу не скажет вслух, но зато произнесет тысячи слов об «отбрасывании коммунизма», о «защите от коммунизма интересов Америки», в какой бы части света эти «интересы» ни лежали, пусть хоть в тысячах морских миль от берегов Соединенных Штатов. Эта «доктрина» станет на долгие годы символом «холодной войны» и не умрет со смертью ее автора. Будут сменяться в Белом доме президенты. Одни из них, проявив здравый смысл и понимание, что «холодная война» может быть только «прелюдией» к войне горячей, отбросят в сторону «доктрину Трумэна» перед лицом народов, требующих разрядки и мира. Другие станут время от времени вытаскивать запылившуюся в бездействии «доктрину» из арсеналов Пентагона и возводить ее в ранг своей государственной политики. Но в июле 1945 года у Трумэна еще не было своей «доктрины». Была лишь жажда власти над миром, было сознание, что главным препятствием на пути к достижению этой власти окажется Советский Союз.

Пройдут год, другой, третий, и Трумэн вместе со своими генералами начнет подсчитывать, сколько атомных бомб потребуется, чтобы уничтожить это препятствие.

Черчилль, видимо, понял, что привел президента в смятение чувств. Поспешил успокоить:

— Я говорю, естественно, не о сегодняшнем дне и не о завтрашнем. Но если президент Соединенных Штатов не поставит перед собой в качестве главной стратегической задачи подготовку атомной войны против России, ему не оправдаться ни перед нашей цивилизацией, ни перед богом. Всевышнему может надоесть прощать тех, кому он без пользы вложил в руки меч.

Трумэн покривил тонкие губы — слишком фамильярное обращение с именем божиим шокировало его. Кроме того, его начинали раздражать велеречивые поучения Черчилля.

— У нас еще останется время, чтобы подумать о будущем, — сухо заметил Трумэн. — Сегодня меня больше беспокоит настоящее. По существу, мы еще не решили здесь, на Конференции, ни одного крупного вопроса. Не решили в нашу пользу, я хочу сказать.

Хотя замечание Трумэна полностью отвечало настроению Черчилля, тот подумал, что не стоит обескураживать президента.

— Вы получите все желаемое в качестве премии, как проценты с того страха, который вызовете у Сталина своим сообщением. Но я счел своим долгом напомнить вам и о задаче будущего.

— А если за это время русские создадут свою бомбу? — неожиданно спросил Трумэн.

— Десять лет! — воскликнул Черчилль, подняв над головой свою погасшую сигару. — Десять лет, как минимум, потребуется им, чтобы создать нечто подобное!

— Итак, что же, по-вашему, я должен сказать Сталину?

— То, что обладаете оружием невиданной силы. Ни с чем не сравнимой! Кстати, когда вы собираетесь открыть это Сталину?

— Завтра!

— Но когда?

— Я хочу выбрать такой момент, чтобы не оставаться с ним долго с глазу на глаз. Следовательно, лучше всего завтра, после заседания. Ваш сегодняшний банкет для этого не годится.

«Завтра — это хорошо, — подумал Черчилль, — я буду еще здесь. И поляки приедут, наверное, тоже завтра!»

— Мне не хотелось окончательно решать такой исключительной важности вопрос, не посоветовавшись с вами, — нарушил его раздумья Трумэн.

— Пусть это будет завтра, — утвердительно кивнул головой тот. — И без свидетелей! Зато свидетелем того, что произойдет потом, станет весь мир.

— Вы полагаете, что Советский Союз… — начал было Трумэн, но Черчилль прервал его:

— Кто с ним тогда будет считаться?

— Вы имеете в виду… атомную войну? — с некоторой робостью в голосе спросил Трумэн.

— Еще не знаю. Может быть. Сегодня я предвижу реставрацию цивилизации на одной шестой части земного шара.

Наступило молчание. Трумэн открыл ящик стола и вынул оттуда какую-то папку.

— Вы знаете, что это, сэр Уинстон?

— Отчет об испытании в Аламогордо? Стимсон прочитал мне его.

— О нет, — покачал головой Трумэн. — Это документ на несколько другую тему. Этот доклад, или проект — я не знаю, как его назвать, — написал сам Стимсон, как только стало известно, что испытание атомной бомбы прошло успешно.

— О чем же этот доклад? — нетерпеливо спросил Черчилль.

— Чтение его целиком заняло бы слишком много времени. Я вам прочту лишь главное. Слушайте.

Трумэн, раскрыв папку, вынул закладку, разделяющую листы, и прочел:

— «Совершенно невозможно установить постоянные здоровые международные отношения между двумя противоположными в своей основе национальными системами». Далее Стимсон, — стал пересказывать президент уже собственными словами, — отстаивает мысль о необходимости, используя нашу атомную монополию, добиться введения в России политической системы, предусмотренной нашим «биллем о правах». Или, говоря по-вашему, реставрировать в России цивилизацию.

— Это великолепно!

Черчилль оперся ладонями о подлокотники кресла, готовясь подняться, но в этот момент в дверь кто-то довольно громко постучал, затем она открылась. На пороге стоял Воган, занимая своей мощной фигурой почти весь дверной проем. Объявил громогласно:

— Они вылетели, сэр!

Черчилль с неприязнью посмотрел на «личную каналью президента» и с удовлетворением подумал, что вряд ли у кого хватило бы смелости появиться вот так, без предупреждения, в его кабинете.

— Кто вылетел и куда? — спросил Трумэн, хмурясь, потому что ему стало неловко перед Черчиллем за поведение своего сотрудника.

— Да поляки же, мистер президент!

— Сколько их? И кто их встречает?

— На первый вопрос ответить не могу, на второй — также. По-моему, их намерены были встретить и уже, наверное, увезли к себе русские. Во всяком случае, нам звонили из их протокольной части и сказали, что самолет скоро пойдет на посадку.

— Хорошо, идите, — сухо сказал Трумэн и, когда Воган закрыл за собой дверь, спросил Черчилля:

— Вы имеете представление, кто именно должен прибыть?

— Ну, конечно, Берут, — опуская руки на колени, ответил Черчилль.

— Что вы знаете о нем?

— Знаю немного, но достаточно для того, чтобы считать этого человека верным сотрудником Сталина.

— Остальных он, разумеется, подберет по своему подобию? — с недоброй усмешкой, то ли спрашивая, то ли утверждая, произнес Трумэн.

— Это и так и не совсем так. Вы в своем приглашении просили прислать делегацию из трех-четырех человек. При всех условиях одним из ее членов будет Миколайчик. Ведь он не просто один из варшавских министров. Он вице-премьер.