Александр Чаковский - Победа

Чувствуя, что Эттли находится в затруднительном положении, Сталин доброжелательно подсказал:

— Очевидно, вы хотели поговорить о том, как и когда нам следует закончить нашу Конференцию. Перед отъездом господина Черчилля у меня сложилось впечатление, что по основным вопросам мы близки к соглашению. Впрочем, вы ведь, господин Эттли, присутствовали при переговорах и сами все слышали.

Эттли почувствовал, что ситуация исправляется и что Сталин не придает значения стычке с Бевином. «Что ж, — подумал он, — Эрнест получил по заслугам, но к началу переговоров с Молотовым, наверное, придет в себя. Там Бевин, несомненно, будет полезен. То, чего не станет терпеть Сталин, придется вытерпеть Молотову».

— Я уверен, — сказал Сталин, на этот раз задумчиво, как бы мысля вслух, — что с Черчиллем мы бы договорились, хотя вовсе не собираюсь сваливать возможную неудачу на английскую демократию.

— Демократия тут ни при чем, генералиссимус, — встрепенулся Эттли, понявший, что Сталин не забыл колкостей Бевина. — Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что Черчилль был готов пойти на уступки. В этом случае, простите меня, вы глубоко ошибаетесь.

— Я могу напомнить целый ряд вопросов, — заговорил молчаливый Молотов, — по которым мы в конце концов находили общий язык.

— В этом нет смысла, господин министр, — сумрачно ответил Эттли, — я, как упомянул генералиссимус, присутствовал на всех заседаниях. И у меня сложилось твердое впечатление, что по ряду вопросов соглашение было невозможно тогда, как невозможно оно и теперь.

— Да-а? — с преувеличенным удивлением произнес Сталин. — В таком случае я принадлежу к числу оптимистов. Вы сказали «по ряду вопросов». Назовите, пожалуйста, какой из них вы считаете главнейшим.

— Я бы начал с Германии, но обсуждение этого вопроса еще впереди. А вот по «польскому вопросу» и некоторым другим, к нему примыкающим, я не вижу признаков согласия.

— Ну, почему же? — спросил Сталин вроде бы опять добродушно. — Может быть, перспективы представляются вам столь мрачными потому, что вы не имели возможности следить за развитием польской проблемы. В Ялте, где мы пришли к определенному согласию, вас не было, а на нынешней Конференции, где дискуссии о новых польских границах происходили почти на каждом заседании, отсутствовал господин Бевин. Кроме того, ни вы, господин Эттли, ни вы, господин Бевин, не имели возможности выслушать официальную польскую делегацию, которая прибыла сюда к нам по приглашению подписанному президентом Трумэном. Мы все единогласно решили выслушать доводы Польши в пользу ее будущих границ. Кстати, эта делегация еще здесь, и может быть, вы решите ее принять. Надеюсь, что тогда ваша категоричность по «польскому вопросу» изменится.

— Нет! — воскликнул Бевин.

— Но почему же? — спокойно, даже как-то участливо, произнес Сталин.

— Потому что вопрос совершенно ясен и так.

Эттли постарался погасить новую вспышку страстей. Стал излагать свои доводы хотя и пронзительным, как всегда, но достаточно спокойным голосом:

— Господин Сталин, мы, избранные народом, полноправные представители Великобритании, не можем считать себя связанными мнениями наших предшественников. Но поскольку здесь уже не раз упоминалось имя Черчилля, то и я со своей стороны тоже хочу сослаться на него. Да, генералиссимус, я действительно не был в Ялте, а господин Бевин и в Бабельсберге. В ваших устах это прозвучало упреком. И именно это позволяет мне упомянуть о моем разговоре с Черчиллем, при котором не присутствовали ни вы, ни господин Молотов.

— О каком разговоре идет речь? — с явным любопытством спросил Сталин.

— Это был прощальный разговор. За час до нашего отлета сюда сэр Уинстон посетил меня. И вы знаете, что он сказал мне? «Если бы избиратели вернули меня на пост, который я занимал, то моей целью было бы сцепиться, — да, да, он употребил именно это слово, — повторил Эттли, глядя на переводчика, — сцепиться с Советским правительством по целому „каталогу“ вопросов».

— Каталогу? — чуть приподнимая брови, переспросил Сталин.

— Да, он употребил и это слово… «Ни я, — сказал Черчилль, — ни мистер Иден никогда не признали бы границу Польши по западной Нейсе».

— В чем все-таки подлинная причина такого упорства, которое я бы назвал маниакальным, если бы это не прозвучало обидно? — спросил Сталин.

— Прежде всего в том, что, получив границу по восточной Нейсе, поляки уже приобретают максимальную компенсацию за отход от линии Керзона.

— Но при чем тут линия Керзона? — подал свой голос Молотов. — Она была установлена после первой мировой войны за счет русских территорий и без всякого согласия России! Н-надеюсь, вам известно, что нас даже не позвали на совещание, где державы-победительницы обсуждали этот вопрос.

— Я не намерен копаться в фолиантах истории! — неожиданно вскричал Бевин. — И не собираюсь ссылаться ни на частные разговоры, ни на линию Керзона. Я знаю только одно… — Он вскочил со стула, и повернувшись к висевшей на стене карте, несколько раз ткнул в нее указательным пальцем: — Смотрите! Вон какие куски мы даем Польше! А она требует большего. Это разбой! Как можно с этим примириться?!

Наступило неловкое молчание. Тяжело дыша, Бевин вернулся на свое место.

— Мы, кажется, уже приступили к продолжению Конференции, — проговорил Сталин, — а это неправомерно: здесь нет американцев. И кроме того, Конференция назначена на завтра, на десять тридцать утра.

Сталин встал. Его примеру последовали остальные.

— Я считаю, что будет правильно, — продолжал Сталин, — если в оставшееся до завтрашнего утра время да и в последующие дни мы обдумаем все наши разногласия с позиций справедливости, здравого смысла и установления прочного мира на будущее. Эмоции в таких делах не всегда хороши. Мы должны изучить все, до мелочей… — Сталин сделал паузу и закончил фразу словами: — включая карту Польши и вообще Европы. — Он слегка улыбнулся, наклонил голову и распрощался: — Спасибо, господа, что вы оказали нам любезность своим визитом. До завтра.

Уже сидя в машине, направлявшейся к особняку Трумэна, Бевин продолжал тяжело и шумно отдуваться. Эттли молчал.

— Вот как надо с ним говорить! — пробурчал Бевин, видимо желая выяснить мнение Эттли.

Эттли продолжал молчать.

— Мы не позволим ему учить нас! — с еще большим нажимом продолжал Бевин. — Что за советы он дает? Изучить карту? Как будто мы школьники на уроке географии!

— Даже школьники, по крайней мере в старших классах, должны знать карту Европы наизусть, — подчеркнуто холодно проговорил Эттли.

— Что вы этим хотите сказать?

— То, что, показывая на карте территории, которые якобы с нашего согласия получит Польша, вы отхватили значительно большую часть Германии и кусок Чехословакии. Если бы под вашим пальцем не оказалось моря, вы могли бы подкинуть полякам и часть Скандинавии. Размашистые жесты приемлемы в боксе, Эрни. В политике они или опасны, или… смешны. Когда мы вернемся от Трумэна, я распоряжусь прислать вам карту Европы.