Лев Жданов - Том 5. Цесаревич Константин

— Так, пани, прошу не забыть: три раза в день… Ровно по 30 капель. И компрессы на сердце. Сердце у человека — важнее всего, сами знаете… А у дам — особенно, хе-хе-хе… И все будет хорошо… Честь имею, полковник… Сударыня… Ну, барынька, поправляйтесь. Все будет хорошо… Все пустое. Самое главное — сердце. Берегите свой покой и будете здоровы…

Ловко приняв и сунув в рукав камзола депозитку, поданную ему полковником, доктор вышел. Удалилась и прислуга.

Фифина в последнем порыве истощившая остаток сил, стихла немного и только жалобно стонала, порою даже взвизгивая, как прибитое маленькое животное.

Полковнику стало глубоко жаль эту женщину, хотя он и без пояснений Митонши стал догадываться, в чем тут дело.

А госпожа Митон со свойственной ей прямотой даже не стала ему ничего объяснять. Она подала Фифине питье, заставила сделать несколько глотков и мягко, осторожно проговорила:

— Ну, что? Теперь угомонились? И хорошо. А то просто стыдно. Пришел муж, этот благородный, великодушный человек, а вы так расстраиваете себя и огорчаете его. Ну что вы поправите этим? А я знала вас как умную, твердую женщину. Вы же теперь с князем совсем чужие… Вот ваш муж. Отчего же князю было не взять себе жену? Ну, скажите! Подумайте, и вы поймете, как вы были неправы… И вам сразу станет легче. Я уж это по себе знаю… Чем ты более права, тем более страдаешь. Такая уж у нас у женщин натура!

— Он не смел! Я спрашивала… Он уверил, что нет… Зачем же он лгал мне! Так нагло… Мне…

— Душечка, Фифина, да где же это видано, чтобы мужчина никогда не солгал женщине, а она говорила ему одну правду? Если немножечко любишь и жалеешь человека, порою приходится ему солгать. Подумай, и ты согласишься со мной. Вот я спрошу твоего мужа. Он человек неглупый, пожил на свете. Скажите: правду я говорю? Можно иногда без лжи обойтись? Если даже желаешь добра человеку? Ведь никак нельзя, не правда ли?!..

— Да не знаю… Пожалуй, вы правы… Я только не понимаю…

— Чего тут еще не понимать? Досадно вашей Фифиночке, что наш князь женился именно на этой графине, а не на другой. Да не все ли равно? С другою что было бы? Иначе стал бы он жить с нею, чем с этой, или с тобой, моя милочка? Совершенно одинаково. А я так думаю: если уж не с тобой, так пусть живет с кем хочет и как хочет. Это — дело их симпатий и вкуса… Не правда ли, полковник?

Поставленный экспертом в таких щекотливых вопросах да еще против собственной супруги, полковник только промычал что-то в ответ.

— Видишь, и твой полковник согласен. А он — умный, опытный человек… и со вкусом, иначе не женился бы на тебе… О, старый плут. Вы знали, где подцепить лакомый кусочек… Ну, теперь идите, утешайте вы свою молоденькую, нервную жену. Докажите, что вы в известных отношениях не хуже своего князя… конечно, соблюдая уважение к нему во всех остальных случаях… Ха-ха-ха… Глупенькая. Опять хмуришься!.. Что еще!.. Только без слез. Говори рассудительно, не то я уйду и слушать не стану. У меня уж голова разболелась. Знаешь, я сама не совсем здорова. А любя мою взбалмошную Фифину, прибежала сломя голову… Ну, что?

— Она змея, эта девчонка… Отняла моего Константина… и сына хочет отнять, я знаю… О, бедная я… брошенная женщина, поруганная мать!.. О! о!..

— Ну, это уж совсем глупости! На что ей твой мальчик, подумай, Фифина? Положительно ни к чему. Тринадцатилетний хлыстик. Для одного — он уже вырос, ребенком ей служить не может, пока она своего заведет… И это будет очень скоро, увидишь. Мне сдается, они не ждали костела для своих шалостей… А чем-либо другим сделать мальчишку еще рано. Можешь быть спокойна… Сын твой не будет никем похищен… Увидишь… Ну, прощай. Если ты вспомнила о сыне, значит, плохая самая минута прошла… А у меня дома миллион дел. И мой старик тоже со своим ишиасом да подагрой покоя мне не дает… Теперь, полковник, ваша очередь. До свиданья. Завтра я еще забегу…

И живая старушка легко выскользнула из комнаты.

— Вы молчите, Теодор? Вы тоже согласны, как я вижу, с этой легкомысленной женщиной, которую ни года, ни страдания не научили серьезнее смотреть на жизнь! Значит, так и надо… Человек может лгать, обманывать… брать и бросать женщину, говорить ей одно и делать другое?! Прекрасно… Значит, и вы сами способны на такие же поступки, сударь… А мне вы что говорили?! Вот, все вы, мужчины, одним маслом мазаны… Все… Отойдите, не трогайте моей руки. Не касайтесь меня, старый развратник! И вы такой же, как и он… А я поверила ему, вам… Вышла за вас… Прочь… Лгун… негодяй…

— Да, Фифина… сохрани Боже! — жалобно, просительно заговорил ошеломленный полковник, чувствуя, что буря готова разразиться над его головой. — Разве бы я когда-нибудь решился обмануть вас… мое божество… И, вообще, слабую, деликатную особу вашего пола?! Спросите всех моих товарищей: я, овдовев, жил самым примерным образом и даже никогда…

— А, вы жили примерно… А этого развратника, этого обманщика, обольстителя — его готовы оправдать… Почему?! Говорите!

— Но разве можно сравнивать? Он — и я! Цесаревич… второе лицо в империи после августейшего своего брата… Это еще милость, как он сделал с ва… то есть с нами… Я, конечно, понимаю всю цену высочайшего благоволения… Но я бы хотел, чтобы и вы успокоились, мой ангел… У них столько важных забот в голове. Они, можно сказать, несут тяготу всей империи на своих плечах… и здесь — королевство все на их руках. Так можно ли им поступать так же, как незаметному капитану, полковнику или даже, скажем, генералу, хотя бы и полному! И люди они другие… и поступки их иначе разбирать надо…

— Другие люди?! — саркастически смеясь, повторила француженка, не пропитанная почтительностью и лояльностью служаки-немца. — Правда ваша, они другие… только не люди… скорей животные, как и все мы… О, проклятье… Зачем я только узнала его… Мой сын, мой Поль, ты вырастешь тоже подобным, бездушным, бесчеловечным существом, из разряда «высших людей»!.. О, мой сын!.. Она оторвет, отнимет у меня моего Поля. Вытеснит из его сердца и самую память о родной матери… Незаконная мачеха — вот кто будет теперь у тебя!.. А меня, твою мать, конечно, и на порог не станут пускать в этот дворец, где я двенадцать лет была полной хозяйкой!.. Боже, Боже! Что вы смотрите, филин немецкий! Неужели и этого не понимаете? Или довольны подачкой, которую вам кинули? Так поймите, не будь ее, я бы еще втрое получила от князя… Впятеро… вдесятеро… если вам так дороги деньги и драгоценности… и чины… А теперь, при этой жене, нуль получите и вы, пешка немецкая…

Поток этих любезностей исступленной женщины был прерван неожиданным появлением в спальной нового лица.

Поль, узнав, что мать больна, поспешил почти бегом к ней, опередив Фавицкого, шаги которого еще слышались в дальней комнате и смолкли потом недалеко у порога спальной.