Лев Жданов - Том 3. Во дни смуты. Былые дни Сибири

Свекор и Василида застыли на минуту от невольного испуга. Савелыч быстро завязал по-старому мошну и сунул ее за ворот рубахи спящему.

Еще через миг Василида уже была в избе, внизу, ласково улыбаясь всей пьяной ватаге, тоже потревоженной громким стуком. Митяй, давно стороживший и ожидавший появления жены, так и впился в нее укоризненным взором.

А Савелыч, торопливо пройдя крытым двором к широким воротам, закричал сердитым, угрожающим голосом:

— Ково черти носят в ночь, за полночь?! Не пущу, хошь подохните тамо, окаянные… Народ, гостей мне пужаете… Местов нетути… Все полным-полно…

— Отворяйте, собаки!.. Алеуты!.. Моржи распроклятые!.. Живее, пока и ворота, и вы сами целы ошшо… Отворяйте, сучьи дети… — ответным криком донеслось с улицы.

Голоса были хриплые, грубые. Кричали или пьяные, или очень озябшие и усталые люди.

И тут же сильные удары, как бы наносимые тараном, стали опять потрясать самый раствор надежных ворот.

Почти все работники Савелыча, вскочив спросонок, толпились за спиной старика. Их озарял слабый свет зажженных лучин в руках у двух-трех пирующих, которые выбежали из горницы, потревоженные таким необычайным шумом.

— Да что же энто за грехи? Тати вы или грабители? Што так ломитесь в ворота силом? Так, гляди, и у нас стреча припасена… Гей, Митяй, беги, неси, что у меня в опочивальне стоит, раздам малым… А я свой самопал возьму… Да прихвачу вон энто… Да в светелку сбегаю, погляжу, хто там за воряги такие спокою добрым людям не дают?.. Слышь, и впрямь, тати… Без телег… Без обозу… Одни конные, чуть…

С этими словами старик захватил тяжелый старинный топор-дроворуб, переделанный из стрелецкой секиры, зажег толстую смолистую ветвь, приготовленную для освещения двора ночью, воткнул ее вместо факела в расщелину между бревен и пошел наверх в светелку, умышленно громко крикнув рабочим:

— Хватайтесь за дубье, робятушки! Разбирайте топорье, рогатины… Ружьишки вам подаст сынок… Сломят ворота, ворвутся, тут их стреляйте, окаянных. Не задарма же грабителям шкуру отдавать.

И поспешными, широкими шагами он двинулся по лестнице наверх в светелку.

Когда старик ушел, за воротами наступила сравнительная тишина. Слышно было, как топтались, переступали и пофыркивали верховые кони, позвякивали уздечки и оружие… Шесть или семь голосов о чем-то негромко толковали, переговаривались.

К рабочим торопливо вернулся Митяй. Он нес три старинных пищальных ружья, большую роговую пороховницу и небольшой мешок пуль.

Парни живо вооружились. Трое стали заряжать свои самопалы. Остальные стояли наготове с топорами и рогатинами в руках.

Несколько обозных приказчиков достали с возов, стоящих тут же, ружья, кистени, топоры — все оружие, каким приходилось запасаться, пускаясь в дальний путь по этим диким краям.

Таким образом, человек пятнадцать стояли наготове на крытом дворе осажденной усадьбы.

— Митянь, аль и впрямь разбойники? — спросила Софьица у свояка. — Василида боится… Попряталась… Сказывала, чтобы я поспрошала у тебя…

— Не знаю… Надо быть… Тятька бает… Почитай, што так… Без возов, чуть подъехали… Альбо тати, альбо служилый народ… Верхами, слышь… И пужают… грозятся, ругаются. Некому иному быть!.. Да батько поглядит… Ен в светелку пошел…

Софьица, как мышка, движимая любопытством, кинулась по лестнице следом за Савелычем.

Старик успел уже распахнуть небольшое оконце светелки и, перевесясь почти по пояс, старался разглядеть, кто стоит у ворот. Ветер сразу ударил ему в лицо вместе с редкими колючими не то снежинками, не то крупицами инея, какие целую ночь носились по всему простору болот, лесов и полей, одевая все густым белым покровом. Полог кровати, на которой лежал опоенный купец, вздулся, запузырился, как парус, и совсем покрыл спящего.

Когда глаза Савелыча привыкли к темноте и перестали щуриться от ветра и снежинок, старик различил внизу восемь конных фигур, двух спешившихся всадников и, кроме того, две лошади были под вьюками, как это делают местные инородцы: тубинцы, киргизы…

В мутной предрассветной мгле осенней непогодной ночи рысий взор старика успел заметить, что всадники — не инородцы, одеты почти одинаково, в широких азямах, в островерхих шапках, с пищалями за плечами; у иных были еще пики в руках. Разбойники, как знал старик, никогда не щеголяли одинаковой одеждой. Среди них всегда находились и простые мужики, и беглые ратники, и туземцы.

Чтобы лучше убедиться в своей догадке, Савелыч громко крикнул вниз:

— Што вы там за люди? Толком бы баяли, ничем ломиться в ворота.

— Вот мы те потолкуем! Сломим запоры… А нет, всю твою нору воровскую, барсучью подпалим с четырех концов — чхнешь тады! — крикнул снизу раздраженный, повелительный голос. — Мы — служилые люди ево царской милости, государя царя Петры Алексеевича… А ты нас татями обзываешь?! Добро, пожди!.. Отопри только!.. Будешь знать, собака!..

— Ладно, не лайся… Я сам полаяться могу!.. «Служилый народ!..» Ноне што ни воряга, што ни насильник, то и служилым слывет; так и зовется. А пусти его, он те горло перережет. Вон, омет поблизу… Дерни соломки пук, зажги… Погляжу я на вас, каки вы служилые люди? Тады и пушшу, честь честью. А не то…

— Шут с ним! — заговорил другой из всадников. — Кроши огонь, жги солому… Пусть поглядят, бобры трусливые, кто у ворот стоит… Правда, и им за шкуру сала заливают лихие людишки… Вот они с опаскою…

— Ладно! — согласился первый из говоривших. Блеснули искры на кресале, ударившем звонко о кремень. Вспыхнул пук подожженной соломы, и Савелыч мог убедиться, что у ворот его избы стоит отряд объездчиков-пограничников, а не разбойничья ватага…

— Вижу, кого Бог послал… Бегу отпирать!.. Пождать малость прошу честных гостей… — торопливо прокричал старик и бросился вниз, чтобы растворить ворота.

Василида, вынырнувшая откуда-то из боковупш и вместе с Софьицей слушавшая все переговоры, метнулась прочь с пути свекра, но вслед ему успела спросить:

— Впрямь ратники?.. Стречать, что ли-ча?..

— Стречайте обе… Слышала, чай, злыдня… Что пытаешь? — на ходу бранчливо ответил старик и через несколько мгновений сам широко распахнул обе половинки ворот и с поклоном запричитал: — Просим милости гостевать, гости дорогие… Вся изба ваша, кормилицы вы наши!.. Пожалуйте рабов своих великою милостью…

Но прежде чем в темном прорезе ворот показался кто-либо из приезжих, порыв ледяного ветра ворвался в загороженное, наполненное людьми пространство, бросил всем стоящим впереди целыми горстями колючего инея в лицо, заколыхал длинное красноватое пламя смолистого факела, затушил пучки лучины в руках у двух рабочих, светивших непрошеным гостям.