Алексей Ракитин - Убийство на Знаменской

— Получив письмо в конверте салона madam Рейнтхофен, я на следующий день отправляюсь к памятнику Екатерине Второй. К половине двенадцатого дня.

— Прекрасно. Идём далее. Мне, возможно, потребуется ваша помощь. Вы сможете побыть в городе несколько дней?

— Да, я скажусь больной. Это не вызовет подозрений.

— Тогда поступим так: завтра ровно в 23.00 я буду вас ждать на углу Невского и Надеждинской. Постарайтесь выглядеть так, чтобы работники гостиницы «Знаменская» не смогли вас узнать.

— Как, мы пойдем в эту гостиницу??? — искренне изумилась она.

— Пожалуй, именно с этого и придется начинать. Надо же осмотреться, надо выяснить, по какой причине полиция прицепилась к вашему другу. А если я явлюсь на любовное свидание в гордом одиночестве, это будет несколько странно выглядеть, не находите? — усмехнулся Шумилов.

— Но это… это допустимо?

— Что? — не понял Шумилов.

— То, что мы собираемся делать. С точки зрения адвокатской практики, адвокатских приёмов… так делают настоящие адвокаты?

— Ответить на ваш вопрос можно коротко и очень коротко. Я предпочту второй вариант. В римском праве существовал такой постулат: ubi cessat remedium ordinarium ibi decurritur ad extraordinarum, который можно сформулировать по-русски так: если обычный способ защиты бесполезен, следует использовать необычный. Считайте, что именно этим мы завтра и займёмся.

Утром 12 августа, просматривая «Вечерние ведомости», Шумилов прочитал крошечное уведомление о панихиде и похоронах отставного майора Лейб-гвардии Семёновского полка Кузнецова Кузьмы Федоровича. Похороны должны состояться в понедельник 13 августа в 14.00 часов на Смоленском православном кладбище. «Надо бы туда пойти, потолкаться, присмотреться…», — подумал Шумилов. Он прекрасно знал о феномене, которому никто ещё не дал вразумительного объяснения: убийца тяготеет к месту совершения преступления и к могиле жертвы, а потому нередко приходит посмотреть на похороны. Может, как раз завтра и представится случай увидеть убийцу? Заодно можно будет узнать, кто именно из сыскных агентов участвует в расследовании, а в том, что сыскари явятся на кладбище, Шумилов не сомневался ни минуты.

— Марта Иоганновна, — обратился он к госпоже Раухвельд, попивая кофе, — а почему вы мне ничего не рассказывали об убийстве в гостинице «Знаменская»? Вы так любите обсуждать разные криминальные новости, а тут ни словом не обмолвились.

— Так обсуждать нечего, — буднично отозвалась домовладелица. — Убийцу-то уже поймали. Судя по газетным заметкам, это был мужчина из соседнего номера, прежде имевший с убитым конфликт. А тут они повстречались в гостинице — и всё, дело кончилось кровью.

— Я, наверное, много пропустил в нашей прессе, потому что ничего не читал об этом преступлении. Расскажите, пожалуйста, что писали газеты, — попросил Шумилов.

Раухвельд довольно обстоятельно передала общую канву событий в гостинице у Николаевского вокзала, однако, её повествование не только ничего не объяснило Шумилову, но напротив, лишь насторожило очевидными противоречиями с тем, что Алексей Иванович давеча слышал от своей новой знакомой. Со стороны Проскуриной было бы предельно глупо начинать своё общение с Шумиловым с очевидной лжи, поэтому Алексей Иванович в большей степени доверял услышанному от неё, нежели опубликованному в газетах. Но если газетчики выдали на страницах газет не соответствующую действительности информацию, то с чьей подачи это произошло? Неужели следствие докатилось до того, что выдало газетчикам желаемое за действительное? не слишком ли рано прибегать к использованию такого рода приёмов?

— Скажите, Марта Иоганновна, а вы, часом, не были ли знакомы с этим самым Кузнецовым Кузьмой Федоровичем? — полюбопытствовал Шумилов. — Он ведь тремя доходными домами владел, а я знаю, что в вашей корпорации столичных домовладельцев все друг друга знают.

— С Кузьмой-то? Ну, прямо особого знакомства у нас не случилось, но так, шапочно… Знаю, жалобы на него градоначальнику шли. Тот ещё жук! Самым умным себя считал. Не люблю я этаких-то. Хотя о покойниках не принято говорить нехорошо, да только слов-то из песни не выкинешь. Ежели бы была жива его жена, покойница, Янина Яковлевна, то такого «шкандаля» не вышло бы.

— Вы и жену его знали?

— А как же! Вот жену-то как раз я и знала. Два дома-то её были, это она их в приданое Кузнецову принесла. Он-то кроме погон ничего и не имел. А как взял богатую жену, так сразу и армию задвинул куда подальше.

— Вот что, Марта Иоганновна, а не желаете ли составить завтра мне компанию на похоронах Кузнецова?

Госпожа Раухвельд внимательно посмотрела в глаза Шумилову. Уголки её губ сложились в понимающую улыбку, и она произнесла светским тоном, словно Шумилов пригласил её в театр или на пикник:

— Ну, отчего же. С удовольствием.

Из головы Шумилова не выходила вся эта история, связанная с арестом Чижевского. Перебирая в уме все возможные варианты, Алексей Иванович вновь и вновь приходил к одному и тому же умозаключению, ставившему его в тупик: следствие должно располагать какими-то очень весомыми уликами против Чижевского. «Если только его арест — не ложная тревога, и он уже не отпущен, значит обвинение исходит вовсе не из банального соседства номеров Кузнецова и Чижевского. Видимо, есть что-то кроме совпадения места и времени», — решил Шумилов.

Ровно в 23.00 Шумилов, как и обещал, стоял на углу Невского проспекта и Надеждинской улицы. Из-за низкой облачности Луны не было видно, ночь выдалась холодная и сырая, точно в октябре. После прошедшего вечером дождя небо так и не очистилось, и теперь тучи чёрным одеялом висели прямо над крышами домов. Редкие прохожие, подняв воротники пальто, прыгали по тротуарам, боясь замочить ноги в лужах, а призрачный жёлтый свет газовых фонарей выхватывал из сумрака их ссутуленные силуэты. Зловеще чернели тени в наглухо закрытых воротами подворотнях и оконных проёмах зданий. «Лето кончилось», — с тоской думал Шумилов, топчась на углу. Десять шагов в одну сторону, десять шагов — в другую.

Наконец, подъехала коляска, из неё выглянула дама и поманила Шумилова рукой. Он запрыгнул внутрь, и экипаж повёз парочку к Знаменской площади.

Если бы Шумилов не знал наверняка, что перед ним Анна Григорьевна Проскурина, он ни за что не узнал бы в этой даме свою вчерашнюю собеседницу. Светлые волосы, кудрявыми локонами спускавшиеся из-под шляпки с вуалью, чрезмерная косметика, неуловимо, но явственно преобразившая лицо, кружевной костюм слишком тесно, по строгим меркам хорошего вкуса, облегавший ладную фигуру — всё в этой женщине было теперь иначе, чем вчера. Алексей Иванович отметил про себя эту разительную перемену, но замечаний вслух высказывать не стал, приписав её исполнению своей же давешней просьбы изменить внешность.