Тереза Фигёр - Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

Маркиз Ла Унион чувствовал себя в безопасности в своем укрепленном лагере перед Фигерасом. Мы постарались изменить это его мнение. К несчастью, эта победа стоила нам жизни нашего храброго главнокомандующего, убитого ядром. Это был траур для всей армии, а лично я просто плакала, думая о Дюгоммье.

Укрепленный лагерь, город и цитадель Фигераса [39] Фигерас (Figueras) — город в испанской Каталонии, в 20 километрах от французской границы. Его цитадель Сан-Фернандо служила главным ключом от Пиренеев и считалась самой сильной крепостью в Испании. Близ Фигераса осенью 1794 года произошло сражение (именуемое также сражением при Монте-Неро) между испанской армией маркиза Ла Униона и французскими войсками генерала Дюгоммье. Позиция испанцев была очень сильна в центре и на правом крыле и значительно слабее на левом. В ночь на 17 ноября французская дивизия генерала Ожеро обошла левый фланг противника, овладела фортом Санта-Маделена и заставила левое крыло неприятеля отступить к Эскаласу. Атаки против центра и правого фланга испанцев, однако, не имели успеха; сам Дюгоммье был при этом убит, и главное начальство над французами принял генерал Периньон. 18 и 19 ноября противники бездействовали, а 20-го французы опять перешли в наступление, ведя главную атаку на левый фланг испанцев. На этот раз атака увенчалась полным успехом; испанский главнокомандующий Ла Унион пал в бою. Следствием этой победы было взятие французами Фигераса. продержались всего девять дней, с 30 брюмера по 9 фримера. [40] С 20 по 29 ноября 1794 года. Паника охватила испанцев. Я была в числе драгун, имевших честь первыми войти в город. Несмотря на самые суровые распоряжения, редко бывает, чтобы подобные обстоятельства не сопровождались грабежами. Наши позиции еще не определились, и я отправилась на поиски какого-нибудь офицера. Один гусар из Бершенийского полка, [41] 1-й гусарский полк, учрежденный в 1720 году под названием «Бершенийский полк». Полк был частично сформирован из гусаров, набранных в Турции графом де Бершени, маршалом Франции. Потомки маршала вплоть до 1782 года наследовали командование полком. шедший пешком (его лошадь плелась вслед за ним), подозвал меня к себе. Он приподнял полу плаща и протянул мне набитый чем-то вещмешок.

— Сан-Жен, — сказал он, — если хочешь, тут хватит нам обоим. Ты на особом счету у высших офицеров, подержи его у себя, пока нам не выдадут ордера на расквартирование; никому и в голову не придет тебя проверять.

— А что там? — небрежно спросила я с высоты своей лошади, поднимая вещмешок, который показался мне достаточно тяжелым.

— Да немало всякой всячины, просто целая часовая лавка. Это контрибуция, которую я насобирал с четырех или пяти улиц.

— Хорошо.

Как только вещмешок полностью оказался в моих руках, я что есть силы швырнула его об стену, ударившись о которую, он упал на мостовую. На этот двойной удар вся эта «часовая лавка» ответила жалким звоном.

— Вот что отучит тебя принимать меня за грабителя, — добавила я, — до свидания.

И я продолжила свой путь, предоставив этому подлому вору возможность самому собирать свои часы, которые, я в этом уверена, далеко не все смогли послужить ему.

Крупное испанское соединение, состоявшее из пехоты, смешанной с кавалерией, в беспорядке отступало по большой дороге на Жерону. Разведчики, в состав которых я входила, преследовали и обстреливали их, а с двух сторон от дороги двумя колоннами двигалась французская полубригада, правая из которых должна была обогнать противника и в указанном месте отрезать ему путь к отступлению. Время от времени кто-то из испанцев оборачивался и стрелял в нас, придерживая таким образом нас на расстоянии. Мы находились достаточно близко, чтобы понять, что эти храбрые люди, прикрывавшие отступление, не были испанцами, на них была униформа французских эмигрантов. Мои товарищи и я сочли своим долгом спасти их. Я направила свою лошадь поближе к ним и закричала что есть мочи по-французски:

— Бегите быстрее, бегите, или вы погибли! Уходите за холм, или вас отрежет наша правая колонна!

Те, кто меня услышал, пустились в галоп, другие последовали за ними, исключая одного человека, который, казалось, совсем не торопился. Я решилась приблизиться еще и возобновила свой акт милосердия. Вдруг он резко повернулся: это был красивый юноша, с грустным, но очень решительным лицом. Я никогда не забуду этого лица, оно не давало мне нормально спать в течение более чем года. Он прицелился в меня из своего карабина и выстрелил. Полная возмущения, я бросилась на него и воткнула саблю ему в горло; на военном жаргоне такой удар мы называли «свинским ударом». Я была настолько полна ярости, что после того, как он упал, я начала топтать его копытами моей лошади. Пуля царапнула по меховой отделке моей каски и оторвала часть волос с левой стороны моей головы.

Позже, к вечеру того же дня, один испанский офицер-квартирмейстер и его жена сдались мне в плен. Я поступила с ними по-доброму, защитив от возможного насилия. Они были совсем обессилены, я посадила их обоих к себе на лошадь и привезла к моему генералу, которым теперь был Ожеро. [42] Ожеро, Шарль-Пьер-Франсуа (1757–1816) — дивизионный генерал (1793). Будущий маршал Империи, герцог Кастильонский. Следуя порыву какой-то необъяснимой жестокости, один человек из штаба обрушился с бранью на беднягу пленника, который якобы плохо отвечал на его вопросы, выхватил саблю и даже нанес ему тяжелое ранение в руку. Потребовался весь авторитет генерала, чтобы успокоить этого сумасшедшего. Гражданин генерал Ожеро похвалил меня. Днем моего коня подстрелили, и из-за падения мой карабин сломался; таким образом, я стала безоружна. Генерал достал из седельной сумки один из своих пистолетов и показал его мне.

— Гражданка, — сказал он, — возьми это и вспоминай об Ожеро, который, в свою очередь, никогда не забудет малышку Сан-Жен.

Я попросила у него разрешения самой эскортировать моих пленных в тыл армии. По дороге женщина доверилась мне и показала мне свои драгоценности, спросив, как лучше спрятать их на себе. В первой же деревне, в которую мы пришли, я раздобыла иголку и нитку. Потом мы вместе с моей пленницей тайком пошли на конюшню, где я поставила свою лошадь, и мы зашили драгоценности в ее корсет. Хозяин, увидев, как из конюшни выходят солдат и женщина, состроил презрительную гримасу. Как добрый испанец, он начал скандалить и выражать моему пленнику насмешливое сострадание, как это часто делают в отношении обманутых мужей. Муж с женой и я здорово потом посмеялись над всем этим. Уезжая, я попросила французов, с которыми была знакома, втолковать этому дураку что-нибудь относительно невиновности маленького драгуна в недостойном поведении некоторых жен.