Тереза Фигёр - Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона

И он протянул каждому из нас троих по серебряной монете.

Через несколько дней я сидела на том же самом месте, и со мной произошло другое счастливое происшествие. Я находилась рядом с нашей маркитанткой, кормившей грудью своего ребенка. Один прохожий засмотрелся на нее. Вместо того, чтобы пожалеть несчастную, он принялся насмехаться над ней, говоря по-французски:

— Еще одна богиня свободы! Ну, что же, здравствуй, гражданка богиня.

Бедная маркитантка заплакала, не находя, что ему ответить. Я подняла глаза на этого человека и узнала в нем некоего пьемонтца, странного типа и мерзавца, который сначала воевал во французской армии, а совсем недавно бросил нас, чтобы переметнуться к австрийцам. Я осыпала его всеми ругательствами, каких он заслуживал. Другой прохожий остановился, чтобы послушать мою тираду, а пьемонтец поспешил удалиться. Второй человек завязал со мной беседу. Он спросил, в какой части Франции я родилась. Я ответила, что в Бургундии. Тогда он сказал, что служит у принца де Линя [56] Возможно, это был принц Шарль-Жозеф де Линь (1735–1814), в 1794 году после сражения при Флёрюсе перебравшийся в Австрию. В 1808 году он стал фельдмаршалом австрийской армии. и что его хозяин часто рассказывал ему о Бургундии, где у того много знакомых и где он часто имел самый дружеский прием. Задав еще несколько вопросов, он удалился, попросив меня подождать на этом же месте его возвращения.

Вернулся он очень скоро.

— Я поговорил о вас со своим хозяином, — сказал он, — и получил разрешение привести вас к нему. Между нами, он очень любит французов. Он хочет познакомиться с маленьким пленником, который так ловко отшил этого пьемонтца и который к тому же родился в Бургундии.

Принц де Линь жил во дворце Кариньян.

Милосердный слуга провел маленького босяка длинной вереницей великолепных апартаментов до рабочего кабинета, где принц сидел за бюро в халате и вышитом шелковом колпаке. Принц поговорил со мной о Бургундии, а также о 9-м драгунском полке, который возник на базе полка драгун Лотарингии, в котором его отец (не думаю, чтобы я ошибалась) служил капитаном. Он расспросил меня о моей службе, соизволив показать интерес к маленькому драгуну Сан-Жен. Ободренная такой благосклонностью, я сообщила ему, что я женщина. Он вскрикнул от неожиданности и, не теряя времени на ответ мне, вскочил из своего кресла и потянул за веревку звонка. Он тут же начал раздавать распоряжения, чтобы к нему немедленно позвали господ таких-то и таких-то, графа де… барона де… Кабинет тут же наполнился людьми из дома принца. Каждый раз, когда появлялся кто-то новый, я должна была вновь рассказывать свою историю, и принц добавлял каждый раз:

— Слышали ли вы когда-нибудь о чем-то подобном? Она — женщина! На такое способны только эти черти французы!

Когда всеобщее любопытство было утолено, принц сказал мне, что я должна была бы очень страдать от моего плена. Он заставил меня поесть прямо у него в кабинете, на журнальном столике, потом он послал разыскать некоего графа Дево, французского эмигранта, который нашел, что шпага кормит его слишком плохо, и посему прибег к игле, став закройщиком. Господин граф обмерил меня с головы до ног. Вызванный хирург осмотрел мои раны, которые уже начали зарубцовываться, образуя на коже утолщения.

После стольких ночей, проведенных на камнях, отдых в постели был тем, что могло бы доставить мне наибольшее облегчение; меня привели в спальню, обтянутую богатой шелковой узорчатой тканью желтого цвета, и отдали в мое распоряжение огромную и великолепную кровать с балдахином. Мне было немного стыдно, а порядочность боролась с желанием. Я тихо сообщила принцу, что моя скромная персона находится во власти обоих бедствий, свойственных несчастному солдату, паразитов и чесотки, и что было бы обидно перенести весь этот гарнизон в столь красивую кровать. Принц здорово посмеялся над моей щепетильностью и призвал меня не обращать на это внимания. Мое сознание успокоилось после этого, и я испытала несказанное удовлетворение от того, что почувствовала контакт с бельем, столь же белым, сколь и тонким, и провалилась в этот мягкий пух. Я проспала двадцать часов без перерыва.

После пробуждения под позолоченными лепными украшениями дворца Кариньян я имела удовольствие порадоваться точности закройщика, господина графа Дево. Мне передали куртку и брюки из хорошего синего сукна, изготовленные в его мастерской. К ним добавили ботинки, белье и прочее. Сам принц, кроме того, подарил мне сорок пиастров.

Я вышла, чтобы купить хлеба и мяса, которые я хотела отнести в церковь моим товарищам, не имевшим счастья родиться, как я, в Бургундии и быть женщинами. Принц де Линь, узнав о том, как я потратила половину подаренных мне денег, решил оценить этот обыкновенный поступок дороже, чем он того действительно заслуживал, и дал мне еще двадцать пиастров.

Освобождение зависело от австрийского генерала, которого звали Кемс (если память мне не изменяет). Принц вручил мне письмо для него, а другое для капитана гусаров, стоявших в аванпосту в Пероса, который, возможно, выполнил бы миссию по моему обмену на французских аванпостах.

Австрийский генерал принял меня с высоты своего величия, вышагивая из одного угла своего кабинета в другой. Он прочитал письмо и сказал, не глядя на меня:

— Принц де Линь без ума от французов. У него под защитой всегда есть кто-то из французов. Он просит, чтобы вас обменяли, но это невозможно.

— Генерал, — ответила я, — если мой обмен невозможен, я прошу вас расстрелять меня.

— Но почему?

— Потому что я предпочитаю умереть от ваших пуль, чем вернуться гнить на полу в церкви. Вы содержите в ужасных условиях людей, которые имели несчастье попасть к вам в плен.

Генерал прекратил свое хождение и уставился на меня:

— Что за тон? — сказал он. — Ты еще слишком молод, чтобы так говорить.

— Генерал, пусть так, но мне приходилось читать старинные книги, и там много говорилось о гуманности.

Генерал улыбнулся и жестом отпустил меня.

— Хорошо, — добавил он, — можешь доложить принцу де Линю, что я сделаю то, что он просит.

Потом меня направили в Пероса, где должен был состояться обмен.

Принц в своем письме генералу не сообщил, что я женщина. Я думаю, он опасался, что генерал попытается удержать у себя пленницу из простого любопытства; или он боялся, что это обстоятельство задержит выполнение всех необходимых для обменного договора формальностей. Он верил, что обязан быть менее сдержанным в письме к капитану гусаров, надеясь, без сомнения, что тот обойдется со мной лучше и возьмет на себя хлопоты о женщине, но случилось совершенно обратное. Этот капитан оказался грубияном, который прежде всего вознамерился злоупотребить этой тайной, чтобы силой потребовать от меня дорожный сбор, подобный тому, какой Святая Мария Египетская предлагала, как говорят, одному лодочнику. [57] Имеется в виду щекотливый эпизод, когда Святая Мария Египетская, за отсутствием у нее денег для расчета с лодочником, предлагала ему себя вместо оплаты за перевоз. Я была в тот момент мало расположена к нежным чувствам, особенно в отношении австрийца и гусара этого проклятого полка, к которому я попала в плен в первый раз. Я послала его куда подальше. Он же задумал подлую месть. На самом деле, он, скорее, должен был бы быть мне признательным, если вспомнить о той щепетильности, которую я проявила в прекрасном дворце Кариньян. Он не обратил никакого внимания на письмо принца и ничего не сделал для женщины, которую ему столь хорошо рекомендовали, он лишь передал ее в распоряжение пяти гусар и трубача. Он отдал им приказ быстро отвести меня к французским аванпостам, хотя уже наступила ночь.