Кондратий Татаришвили - Мамлюк

Уиараго — уроженец Мегрелии, части Западной Грузии — хорошо знал богатый фольклор тех мест, где прошли годы его детства и отрочества. Являясь одним из ярких представителей критического реализма в грузинской литературе, разносторонне образованным деятелем своей эпохи, Уиараго, естественно, заинтересовался историей мамлюков, тем более, что страшный обычай торговли людьми, присущий феодально-крепостническому строю, был особенно распространен именно на черноморском побережье Грузии, в частности, в Мегрелии.

Вполне понятно, что Уиараго не мог опираться в своей литературной работе на богатые документальные источники, которые имеет в своем распоряжении современная историография, отсюда и печать некоторой исторической ограниченности на его повести «Мамлюк», что, однако, нисколько не умаляет ее значения, как первого грузинского беллетристического произведения на эту тему. Повесть «Мамлюк» поныне сохраняет свою художественно-познавательную ценность. Наряду с правдивыми художественными образами, созданными авторской фантазией, в повести выведены конкретные исторические личности.

Среди многочисленных новых источников, которыми мы располагаем ныне и которые проливают свет на историю мамлюков, можно назвать письмо упомянутого выше Дауд-паши своей матери, посланное из Багдада в 1820 году в Тбилиси и приобретенное в 1934 году мною для Государственного Литературного музея Грузии. Вот его текст в переводе с грузинского языка:

Ваш сын Дауд-паша шлет бесконечные приветствия и пожелание много раз видеться с Вами, мать моя, Мариам! При этом сообщаю, что твои письма, посланные через Арзрум и врученные мне поверенным Зубалашвили, дошли полностью. Я прочел написанное Вами и теперь о дворянстве Вашем пишу письмо господину главноначальствующему и посылаю его с Юсупом.

Когда он будет передавать письмо по назначению, следуйте и Вы за ним. То, что Вы пожелаете — лично доложите главноначальствующему. Сейчас пишу также Андрею Зубалашвили, чтобы он оказал Вам помощь в этом деле. Затем, если можно, не откажите мне в просьбе повидать меня. Приезжай, желаю тебя видеть. Не думай ни о чем другом, сколько хочешь пробудешь здесь, и как только Вы пожелаете, тотчас же я с большими почестями отправлю Вас обратно. Кроме того, много приветов шлю моему брату Шио, а также прошу Ваше милостивое сердце не забыть меня в своих молитвах. Человек появляется на свет и растит виноградную лозу для того, чтобы получить плоды. Вы так и поступили, но плодом не воспользовались. Я прошу у Вашего милостивого материнства, если можешь, не задержись с выездом и молись обо мне, сердечная мать.

Много таких ярких доказательств неугасимой, неистребимой любви мамлюков к родине читатель найдет как в самой повести Уиараго, так и в исторических документах и материалах.

За селением Ушапати, вдоль реки Техури, пролегла меж двух хребтов довольно широкая долина. Она возникла в результате многовековой работы бурной реки, которая с незапамятных времен размывала тянувшиеся по обоим берегам горные склоны, покрытые густым лесом и кустами низкорослого лавра. Река создала эту ровную, как ладонь, долину, обогатила ее почву наносным илом и подготовила для человека прекрасные места под пашни и посевы.

И человек воспользовался щедрыми дарами природы: трудно найти здесь хоть клочок невозделанной земли.

Почти полтора столетия назад здесь колыхалась нива гоми [1] Гоми — злак вроде пшена, а также каша, приготовленная из него. .

Июль. По чистому бирюзовому небу спокойно плыло величавое светило, щедро посылая на землю свои живительные лучи. На широком поле повсюду виднелись крестьяне; сняв верхнюю одежду, они в одних рубахах, где в одиночку, где по двое или по трое, работали с мотыгами в руках. Оставленные кое-где для тени шелковицы, ясени и другие ветвистые деревья оживляли местность.

В одной части поля работали трое крестьян: один из них был совершенно седой, у второго уже начала пробиваться борода, а у третьего едва намечался пушок над верхней губой. Это были отец и сыновья.

— Живее мотыжьте, сынки! Эту полосу, даст бог, к обеду закончим, — крикнул старик, — видите, какой погожий выдался денек!.. Да сгинут бесследно все мучители наши и всех добрых христиан, как гибнут вырванные нами с корнем сорняки!

— Не пойму, отец, почему здесь столько сорных трав, — обратился к старику его старший сын Гиго, — ведь в прошлом году мы дважды пропололи этот чертов участок, и корешка от плевел не оставили, а нынче, гляди, они вновь накинулись на поле, словно татарская орда.

— Память у тебя дырявая, — перебил его младший брат Малхаз, — неужели забыл, что в прошлом году мы этот угол почти не тронули. А вон ту полосу, где растет старый ясень, мы дважды хорошо пропололи, и теперь там, пожалуй, только придется разредить густую поросль гоми.

— Верно говоришь, сынок, — подтвердил отец, — мы в прошлом году не сумели толком прополоть все поле: покоя не давали эти безбожники, ненавистные господу и людям. Хоть и седа моя голова, слабы стали руки и ноги, однако и мне пришлось идти воевать в Имеретию. Пресвятая богородица, — и старик поднял глаза к небу, — порази наших врагов, всех тех, кто затевает бесконечные смуты, кто устраивает резню между братьями! Даруй, господи, победу имеретинскому царю Соломону… И задал же он жару неверным в хресильском сражении… немало перебил басурманов, а изменника Левана Абашидзе прикончил, как собаку.

— Да, тогда и мне пришлось две недели потерять: помогал мастеровым чинить седла для уходящих в поход, — словно оправдываясь, сказал Гиго. — Ох, и много же пришлось помять вонючих ремней, будь они трижды прокляты! А поле у нас так и осталось непрополотым, и придется теперь потрудиться вдвойне.

Все трое ловко взмахнули мотыгами, и острая сталь снова вонзилась в пропитанную илом землю.

— По правде говоря, пора обедать, — заметил Малхаз.

Старик защитил ладонью глаза и поглядел на солнце.

— Да, до полудня уже недалеко, — неторопливо проговорил он и, прервав работу, облокотился на мотыгу. Ведь Ивакий и Филуи уже пошли в село, чтоб охранять женщин, несущих нам обед. Должно быть, они скоро придут, если только провожатые не запоздали… Да и собрать всех сразу трудно — один занят тем, другой — этим… А тут еще и болезни людей одолели. Мать Кучу больна, ее невестка Майя занята детворой, и ей, верно, трудно освободиться вовремя. Жена Биты тоже занемогла… А ваша несчастная мать… О, горе мне!.. Обед у нее, должно быть, уже давно готов, но не могла же она одна пойти… Надо дожидаться других.