Владимир Голяховский - Крушение надежд

— Я собираюсь осуществить свой план переезда.

— Да? Желаю удачи.

— Лиля, я нашел там молодую женщину, которую полюбил. И она меня любит.

Это было так естественно, но Лилю почему-то задело.

— Поздравляю. — И она перешла на деловой тон: — О тебе спрашивал Лев Копелев.

— Копелев? Где он, я хотел бы с ним связаться.

— Я дам ему твой телефон. Прощай.

Она положила трубку и загрустила, вспоминая знакомство с Вольфгангом в Югославии и их короткую, но такую сильную любовь. Так проходят все любовные связи.

Евсей Глинский с семьей получил разрешение на выезд, в провинции разрешения давали намного быстрей, чем в столице. Улетали они из Москвы и устроили шумный прощальный вечер для друзей, пили, вспоминали, танцевали, обнимались, смеялись, плакали. Особенно возбужден был Саша, сын Евсея, он сиял от счастья и говорил всем и каждому:

— Я скоро буду американцем! Как приеду в Америку, поступлю в медицинский. А что? Английский я знаю, учил в школе. Отметки из Саранска у меня самые лучшие по всем предметам, меня наверняка примут. А как только стану американским врачом, буду заколачивать большие башли, big money, как говорят американцы.

Евсей отозвал Рупика в сторону, усмехнулся:

— Видел, как наш парень счастлив? Радуется, как щенок. И мы рады за него. Самое главное, чтобы у него было светлое будущее, не такое, как у его отца в России. Америка — страна возможностей. У него там их будет пруд пруди. И у нас, конечно, там большие возможности. А ты не думаешь, что тебе тоже надо уезжать?

Рупик как раз в это время искал новое место работы, пытался получить должность профессора, он не хотел говорить об этом: у Евсея был неудачный опыт поиска такой работы в Москве, и он посчитал бы надежду Рупика наивной глупостью, посмеялся бы над ним. Поэтому он только пожал плечами:

— Ой-ой, я думал, конечно. Вот и твой пример тоже подсказывает. Но, понимаешь, как-то я еще не созрел для этого. А жена, вообще, и слышать об отъезде не хочет.

— Ну, смотри. Знаешь поговорку русских уголовников: «раньше сядешь — раньше выйдешь»? То же самое могут сказать евреи, которые думают уехать из России: «раньше подашь — раньше разрешат». Получить разрешение на выезд все равно что удачно проскочить затвор мышеловки. В один прекрасный момент крышка может захлопнуться и тогда — все пропало. Смотри, решишь, а будет уже поздно.

— Ой-ой, ты прав, конечно. Напиши обязательно, как устроишься. Может, мне пригодится.

— Напишу.

Они обнялись, и на другой день Глинские улетели.

Через несколько недель Рупик стал получать от Евсея письма. В первом он писал:

«Проходя паспортный контроль в Шереметьевском аэропорту, мы с женой показали пограничникам наши выездные визы, они презрительно сверили фотографии и открыли турникет для прохода. Мы были полны радости, что номинально находимся уже не на русской территории, что презрительная мина пограничников была последней каплей гадости, и больше у нас нет ничего общего с Россией. Мы стояли и ждали Сашу, он проходил последним. Вдруг пограничник злобным тоном сказал ему:

— Дурак ты, куда едешь? Ведь молодой еще, пожалеешь потом, что уехал.

Саше бы промолчать, но он, горячий, заносчивый, тоже обозлился и ответил раздражено:

— Это ты пожалеешь, что остался в этой паршивой стране.

Тогда пограничники вдруг развернули его и увели в какую-то комнату. Мы испугались, я кинулся обратно — выручать его. Но меня не пускали:

— Куда? Раз вы уже пересекли границу, на возвращение у вас нет разрешения.

— Но мой сын там остался. Куда его увели? У него такая же выездная виза, как у нас.

Мне сухо ответили:

— Ваш сын взрослый, может сам отвечать за себя. Там с ним разберутся.

Ведь вот сволочи, в самую последнюю минуту все-таки захотели нагадить. Я запаниковал, кричал:

— Без сына мы никуда не уедем!

А жена рыдала на весь аэропорт. Это продолжалось с полчаса, мы были в отчаянии: что они с ним там делают? Наконец он появился в сопровождении лейтенанта, и его выпустили. Оказывается, они пугали его, хотели арестовать за оскорбление государства. Он заявил им:

— Вы не имеете права меня арестовывать, я уже не гражданин России.

Тогда они насели на него и стали уговаривать не пересекать границу, остаться [157] Действительный случай, произошедший в «Шереметьево» в 1970-е годы. . Но наш парень — молодец, проявил твердость, показал силу воли, постоял за себя! Да, вот в тот момент я убедился, что его действительно ждут в Америке большие возможности и светлое будущее».

В следующих письмах Глинский описывал положение врачей и свое обустройство в Америке. Общий тон писем был даже чересчур оптимистичным, казалось, что он прибавляет немного хвастовства и самолюбования. Глинский часто повторял: «Мне повезло», укрепляя впечатление своей особой везучести.

Он писал:

«Американские врачи составляют одну из самых богатых прослоек общества. Почти все частно практикующие. Половина из них евреи, особенно в больших городах, где есть большие госпитали. У них свои богатые офисы в самых престижных городских районах, секретари, помощники… Зарабатывают они тысячи, а то и миллионы, живут в богатых домах, ездят на шикарных машинах. Правда, и работают они, как лошади. Госпитали в Америке очень богатые, прекрасно оборудованные, но лечение стоит дорого, платить за него из своего кармана могут немногие. У большинства американцев есть страховки (как здесь говорят, „иншуренс“) на случай болезни. Они ежегодно вносят не слишком большие деньги, и за это им полностью оплачивается лечение».

Рупик читал с жадным интересом, как там относятся к врачам-иммигрантам, как они устраиваются. Никакой официальной информации об этом не было, люди передавали друг другу то, что им писали уехавшие. Глинский описывал все, как полезную практическую инструкцию для тех, кто собирался уезжать.

Рупик собирал его письма и читал отрывки из них Соне. Она слушала без особого интереса:

— Это хорошо, что им там хорошо. Но нам-то до того какое дело?

Писал Глинский и про трудности, и про некоторые неудачи. Интересней всего Рупику было читать про медицинские экзамены. Евсей писал:

«Америка — страна иммигрантов, в нее стремятся тысячи врачей-иностранцев. Каждый врач, учившийся в другой стране, обязательно должен сдать экзамен по всем разделам медицины и экзамен по английскому языку. Америка не доверяет никакому другому врачебному образованию, кроме своего собственного, и правильно делает: уровень американской медицины намного выше других. Экзамен этот один на всех, его принимают два раза в год в один и тот же день по всей стране. Длится он целый день. Нужно представить копию своего диплома и заплатить 300 долларов. Врачей, желающих его сдавать, тысячи со всего мира. У нас, например, на экзамене было пятьсот врачей, большей частью из Индии, Пакистана, Филиппин. Русских пока еще мало (здесь всех приехавших из России называют „русскими“, хотя они евреи). В буклетах вопросы поставлены в разном порядке, это исключает возможность списывания. После каждого вопроса напечатаны пять возможных ответов. Нужно выбрать правильный и зачеркнуть кружок после него. Из пяти предложенных ответов один правильный, но бывают правильными два, могут быть три, четыре, а иногда и все пять. Это называется „множественный выбор“. Всего нужно ответить на 500 вопросов по всей медицине, но учитывая систему „множественного выбора“ это значит, что выбирать ответ нужно из 2500 вопросов. В среднем на прочтение и ответ приходится всего около 40 секунд. За это время надо не только понять суть вопроса, но и выбрать правильный ответ. При такой скорости раздумывать некогда: или ты знаешь ответ, или зачеркивай один из них интуитивно и быстро читай следующий. В общем, гонка ужасная. Правильно ответить нужно более чем на половину вопросов, тогда получишь проходной бал. После трех медицинских частей голова гудит и раскалывается, а надо сдавать языковую часть — вопросы и ответы на английском. Можно сдать медицину и провалиться с английским, можно сдать английский и провалиться по медицине. В любом случае придется повторять экзамен.