Владимир Голяховский - Крушение надежд

— Нет, не могу припомнить, много лет прошло.

Саше очень хотелось заставить его вспомнить:

— Ну как же? Как раз тогда у вас был знаменитый еврейский актер Михоэлс из Москвы. Я вам указал на него. Теперь вспоминаете?

— Да-да-да, что-то вспоминаю. Садитесь, товарищ герой.

— Зовите меня просто Сашей.

— Хорошо, а вы зовите меня просто Зикой. Так это вы познакомили меня с Соломоном Михоэлсом?

_ Нет, извините, я вас не знакомил, я его и сам не знал только фотографию видел, мне покойная мама показывала ее в журнале «Огонек». Я только указал на него.

— Да-да, конечно! Так все и было. А знаете, мы ведь с ним оказались родственниками, правда, дальними. — Зика улыбнулся: — Все евреи родственники. Но Михоэлса убили в сорок восьмом году, уже после войны.

— Как убили после войны? Кто, почему? Такого человека! — Саша опять ничего не мог понять.

— Сталин приказал убить его, потому что он был слишком знаменитый еврей. Я ездил на похороны, читал кадиш на панихиде и на кладбище.

— Извините, что такое кадиш? Я вырос без веры.

— Вы еврей?

Саша смутился, он привык выдавать себя за русского, потупился:

— Да как вам сказать… Еврей, по маме.

— Ну, раз ваша мама еврейка, то по еврейским законам вы еврей. А кадиш — это еврейская молитва, обязательная после окончания жизни. Ее должны читать десять мужчин.

— Да? Если бы я знал, я бы собрал десять человек и прочитал бы ее на месте, где фашисты убили мою маму и сестер.

Взгляд Зики был полон участия, и Саша понял, что может поговорить с этим человеком о маме, найдет у него так нужное ему сочувствие. Ему, проведшему двенадцать лет в лагерях, бывшему много раз на грани смерти, по-детски хотелось поделиться тоской о семье.

— Их расстреляли фашисты, в лесу под Витебском. Это было в 1941 году, а я только недавно узнал об этом.

— Я ваше горе очень понимаю: мою семью тоже расстреляли фашисты, здесь, под Ригой, жену, родителей и двух маленьких сыновей.

— Я очень сочувствую. Извините за вопрос, а как вам удалось уцелеть?

Зика вздохнул:

— Ох, это долгая история. Меня оставили в живых случайно, всю войну я провел в немецких концлагерях, в самых страшных.

Саша сам провел всю войну в плену, но не в концентрационных лагерях, и теперь он воскликнул:

— Неужели всю войну в лагерях?!

— Да, в пяти. Но, как видите, выжил. А вы успешно воевали — Герой Советского Союза. Можно спросить: как получилось, что вы только недавно узнали о гибели мамы и сестер?

Саша вздохнул:

— Видите ли, я тоже был в плену, хотя не в таких страшных лагерях, как вы. Ну а после войны я был заключенным в советском лагере. И ничего не знал о маме и сестрах.

Зика, будучи вдвое старше и много повидавшим, поразился:

— Вы были в немецких и советских лагерях? Когда же и как вы успели совершить подвиг?

И Саша вкратце рассказал ему свою историю. Так два исстрадавшихся человека узнавали судьбу друг друга.

Закончив рассказ, Саша спросил:

— А вы, Зика, извините за вопрос, вы где были?

— В самом пекле еврейского ада — в Магдебурге, Бухенвальде, потом в Доре, Освенциме и Биркенау.

— Неужели во всех? Я слышал, что это были самые страшные лагеря смерти.

— Да, самые. Там убили миллионы людей, больше всего евреев. Ни один народ не пострадал от фашистов так, как пострадали евреи: уничтожено шесть миллионов евреев из всех европейских стран. Шесть миллионов! И мне порой кажется, что я был свидетелем чуть ли не половины этих страшных смертей. Я работал в бригаде так называемых зондеркомандо, нас еще называли «тотенкомандо» — похоронная команда. Мы выносили из газовых камер трупы и несли их в крематорий на сжигание. Каждый день. Знаете сколько? После войны комендант Освенцима признался на суде, что там травили газом до десяти тысяч людей в день. А мы переносили их на своих плечах.

Саша смотрел на него с ужасом. Он впервые видел человека с историей, тяжелее его собственной. Каких только ужасов не перевидал он в немецком плену, каких испытаний не пережил, какие мучения не перенес, но человека, который выносил трупы из газовой камеры смерти и отправлял их в печь крематория, он никогда не видел. Он просто не мог себе представить, что сидевший напротив него делал это, и смотрел на Зику расширенными от ужаса глазами.

— Вы, вы выносили трупы?

Зика объяснил:

— Представьте, нам в «тотенкомандо» приходилось делать эту невероятную работу, чтобы не быть убитыми самим. Но потом немцы все равно убивали и наших. Я выжил, потому что принял участие в восстании и сбежал из лагеря. Правда, меня все равно поймали и собирались казнить, но тогда уже пришли русские солдаты. Меня спас и выходил один киевский еврей, Михаил Цалюк. Теперь он доктор, живет в Москве.

— Откуда, откуда в вас была эта сила и решимость?

— Очень хотелось выжить. Я закрывал глаза, хватал обвисшее, еще теплое тело, взваливал себе на плечо и бегом нес в крематорий. Но чего я не мог заставить себя делать, это выносить трупы детей. Каждый раз, когда я видел убитого ребенка, я вспоминал своих двух сыновей. А чтобы охранники не ругали и не били меня, я взваливал себе на плечи по два взрослых трупа. Мне пришлось перетаскать на своих плечах тысячи убитых евреев. Тысячи! И думать было некогда — работа была мучительно тяжелая. Но по ночам, когда наступал короткий перерыв на сон, я не мог спать, я думал о судьбах тех людей, которых нес на плечах: кто они были? Ведь все эти евреи жили своей счастливой семейной жизнью, росли, учились, работали, растили детей… За что, за что выпали евреям такие страдания? И за что судьба заставила меня быть свидетелем их мучительного конца?..

Саша сидел бледный, тяжело дышал, по щекам катились слезы:

— Зика, вот вы говорите, что я герой. Нет, это вы настоящий герой!

— Не думаю. Я не считаю себя героем, я ничего не совершил, просто хотел любыми средствами спасти свою жизнь.

— Но спастись в тех условиях — это ведь и был подвиг героя.

— Да, спастись было не просто. Может, вы и правы, вы-то знаете это на своем опыте. Главный наш с вами подвиг в том, что мы оба сумели выжить.

— Да, да, и я тоже так считаю, что остаться в живых — это самый главный подвиг.

Собираясь прощаться, Саша спросил:

— Извините за беспокойство, Зика, но я хочу спросить: вот вы были здесь раньше хозяином магазина, миллионером. Вам не тяжело теперь работать простым служащим в своем прежнем магазине?

— Нет, не тяжело. Я все еще считаю его своим, слежу за ним, жду, когда оккупанты уйдут. Тогда это будет опять мой магазин.

— Какие оккупанты?

— Да советские оккупанты, какие же еще? Те, что пришли в тридцать девятом вместе с вами.

Для Саши эти слова прозвучали странно и даже дико, про себя он подумал: «Неужели этот умный человек рассчитывает, что Советский Союз уйдет из Латвии?»