Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

— Нет. Ни при каких обстоятельствах. Когда это делают в моем присутствии вышестоящие — не вмешиваюсь, когда пытаются бить подчиненные — пресекаю.

— Удобная позиция. А Безруков утверждает обратное.

— Он что, снова жалуется?

— Почему — снова?

— Одну жалобу он уже посылал на ваше имя.

— А-а! Да это его право. Вот и сейчас: исписал всю бумагу, какая была в его камере. Так и написал в конце: «У меня в камере уже нет бумаги — я принужден закончить заявление». А написал на девяти… по-моему, девяти страницах.

— Плодовитый писака!

— Ну, что? Начнем? — спросил прокурор, посмотрев на часы. — Скоро полночь.

— Начнем, — кивнул Захожай. Привели Коваленко. — Садитесь, Иван Ефимович!

Обвиняемый сел, предварительно отодвинув стул подальше от стола. Гальперин заметил это, усмехнулся:

— Ученый?

— Наученный, — ответил Коваленко и тоже хмыкнул.

— Иван Ефимович! В допросе участвует военный прокурор войск НКВД товарищ Гальперин. Я пригласил его потому, что ваше поведение на следствии не внушает доверия. Вот сейчас, что вы покажете в присутствии прокурора, то мы и зафиксируем, такими ваши показания и пойдут в суд. Думайте, прежде чем отвечать на поставленные вопросы и, главное, будьте искренни. Ложь нетрудно обнаружить, если сопоставить протоколы других обвиняемых по делу. Вы это знаете не хуже меня. Итак, вы заявили, что показания о вашей принадлежности к антисоветскому заговору неверны. В чем и почему они неверны?

— Неверны в том, что ни к какому антисоветскому, либо другому заговору я не принадлежу. Неверны потому, что показания даны после того, как меня жестоко избил в Лефортовской тюрьме следователь НКВД Миронович. Я подписал все, что мне подсунул Миронович, в надежде на то, что после этого он отправит меня для продолжения следствия в Краснодар. Все, что написано Мироновичем и подписано мной с его подачи, не соответствует действительности.

— Кроме себя, вы назвали ряд других сотрудников УНКВД и подразделений края как участников заговора. От вас требовали давать на них показания?

— Они названы мною под постоянными угрозами избиения.

— Кого конкретно вы оклеветали?

— Скажем так: оговорили, — смягчил вопрос Гальперин.

— Дело в том, что ни о каком заговоре в УНКВД я не знал и, естественно, его участником не являлся. А фамилии назвал тех, кто работал рядом. Все они, как и я, причастны к извращенным методам, следствия, которые насаждались Москвой. Были они участниками заговора, или не были, существовал ли сам заговор я не знаю.

— Вам, как вы выразились, подсунули фамилии, или…

— Нет. Фамилии по указанным причинам я называл сам.

— То есть называл всех, с кем общался по службе? — уточнил прокурор.

— Тех, кто применял извращенные методы следствия.

— Почему вы сразу не заявили следствию, что никакого заговора не было, а применялись методы, которые насаждались руководством УНКВД и бригадами Наркомвнудела, приезжавшими в край для оказания практической помощи? — спросил Захожай.

— Я об этом показал на первом допросе, но такой ответ никого не удовлетворил. Следствие одиночек не любит: ему подавай организацию.

— Это не совсем так, — возразил Захожай, — потому что если быть объективным, то одиночек в таких делах нет и быть не может. Во-первых, потому, что по каждому делу работает группа следователей. Во-вторых, потому, что результаты их работы контролируются соответствующими начальниками служб и руководителями управления тоже. Так что здесь — как посмотреть… Сейчас вы сказали, что перечисленные вами в прежних показаниях как заговорщики Малкин, Сербинов, Шашкин, Шалавин, Бироста, Бродский, Березкин, Лифанов, Полетаев, Фильченко, Ямпольский, Ткаченко, Стерблич, Чардсон, Феофилов, Захарченко, Безруков, проводили вражескую работу, не будучи оформлены организационно как заговорщики.

— Я так не говорил. Я сказал, что не знаю о существовании в УНКВД заговорщической организации, но что эти лица применяли извращенные методы следствия — это без всяких сомнений.

— Вы можете сказанное подтвердить конкретными примерами?

— Безусловно.

— А в чем вы себя признаете виновным? — спросил прокурор.

— В том же, в чем и других.

— А конкретнее?

— В фальсификации следственных дел и избиении арестованных, в понуждении к фальсификации…

— Даже так? Например!

— Например, в феврале тридцать восьмого года я был назначен начальником группы по оформлению справок по следственным делам, направляемых для альбома. По указанию Сербинова, а оно распространялось на всех следователей, я принимал только те дела, в которых все обвиняемые были сознавшимися в совершении преступлений и в обязательном порядке состояли в контрреволюционной организации. Когда мне приносили дела на одиночек, я, руководствуясь указаниями Сербинова, возвращал их обратно для соответствующего оформления.

— То есть, ставили следователей в такое положение, когда они вынуждены были фальсифицировать дела, создавая из арестованных одиночек широко разветвленные вражеские организации и выбивая из арестованных соответствующие показания?

— Именно так.

— Значит, вы сознательно проводили вражескую работу? — прокурор с сожалением посмотрел на обвиняемого.

— Нет, сознательно я ее не проводил. Я лишь беспрекословно выполнял установки руководства, которые оказались вражескими.

— А сознательное выполнение вражеских установок разве не является вражеской деятельностью?

— Нет, не является.

— Это что-то новое. Что же это, по-вашему, такое?

— Это беспрекословное выполнение указаний руководства, которые непросто определить — вражеские они или не вражеские. Тем более что Сербинов облекал их в форму мероприятий особого значения, проводимых в соответствии с установками НКВД СССР и ЦК ВКП(б).

— Вы запутались: говорите, что, выполняя указания Сербинова, понимали, что они ведут к фальсификации, а когда вам ставят вопрос, сознательно ли вы проводили в жизнь эти указания — отвечаете «нет». Тогда поставим вопрос иначе: если человек выполняет какое-нибудь указание и сознает, что это, пусть не вражеское, но противоправное указание, так как ущемляет или нарушает чьи-то законные интересы, это есть сознательное нарушение прав того, против кого оно направлено?

— Что направлено?

— Выполненное вами указание.

— Я понимал вражескую сущность указаний руководства Управления и беспрекословно выполнял их потому, что в тех условиях я иначе поступить не мог: существовала жестокая диктатура руководителя. Страх за себя и свою семью заставлял выполнять все их причуды.

— А вы хоть раз попытались поступить иначе?

— Не пытался, потому что на примере других знал, — чем это закончится.