Валентин Кухтин - Коридоры кончаются стенкой

Кухтин Валентин Иванович родился на Кубани в декабре 1936 года. 11 лет своей жизни посвятил строительству Краснодарской ТЭЦ, последующие 25 — службе в органах внутренних дел на должностях среднего и старшего начсостава.

По образованию юрист.

В 1991 году, выйдя на пенсию, вплотную занялся работой над романом, который задумал в 1970 году. Обладая немалым опытом оперативно-следственной и организаторской работы, квалифицированно и скрупулезно исследовал материалы, характеризующие деятельность ВКП(б) и НКВД в годы массовых репрессий. В основе романа архивные документы.

Около полуночи разразилась гроза. Разбуженный близким ударом грома, Малкин вскочил с дивана и, раздвинув шторы, прильнул к окну. Мрак. Бьется в стекла шквалистый ветер. Ослепительные вспышки молний вспарывают горизонт. Грохочет небо. В сплошной пелену дождя плавают тусклые островки уличных фонарей.

Резкий телефонный звонок оторвал Малкина от окна. Задернув штору, он наощупь подошел к столу, безошибочно ткнул пальцем в упругую кнопку настольной лампы. Вспыхнул свет. Хаос звуков отодвинулся и померк. В кабинете стало по-домашнему уютно. Малкин взял трубку.

— Слушаю.

— Абакумов беспокоит, — услышал он встревоженный голос заместителя. — Гроза, Иван Павлович.

— Гроза, — согласился Малкин.

— Может, отменим операцию? Льет — конца не видно.

— Ни в коем случае.

— А… как же люди?

— Кого ты имеешь в виду?

— Оперативный состав.

— Оперативный состав? — удивился Малкин. — Чудак ты, Абакумов. Оперативный состав на службе. Не понимаешь? На служ-бе!

— Все это так, но…

— Не расстраивайся, Николай Александрович. Сочи — не Ростов и не какой-нибудь Мариуполь. Через полчаса от грозы ничего не останется… Группы в сборе?

— Да. Все на местах.

— Ну так списки в зубы и марш-марш! Для «охоты» сейчас самое время.

От мощного электрического разряда вздрогнули стены горотдела НКВД. Лампа на столе ярко мигнула. Вновь громыхнуло и часто-часто застучало по стеклам окон. Ливень усилился.

Еще стекали с горных склонов мутные потоки, наслаивая на городской асфальт скальное месиво, а в двери скромных лачуг и переполненных коммуналок властно и злобно загрохотали.

— Андриатис?

— Да.

— Вот ордер на обыск и арест. Собирайся!

— Степаниди?

— К вашим услугам.

— В услугах врагов народа не нуждаемся! Одевайтесь! Вы арестованы!

— Попандопуло?.. Елефтериади?.. Ордули?.. Вот ордер…

— Кулаксус?.. Кулаксус… А! Так мы у вас уже были?

— Были! Были! — расставляет руки седая женщина, загораживая дверь. — Конечно, были! На прошлой неделе забрали мужа… Люди добрые, — упала женщина на колени, — пощадите сыночка! Не виноват он ни в чем, поверьте матери!

— У нас, мать, невиноватых нет, — разъясняет женщине седоусый. — Берем — значит, есть за что. НКВД не ошибается.

Летят на пол книги. Вываливается из шкафов белье. Гремит посуда. Не обыск — смерч, стихийное бедствие.

Плачет в углу безутешная мать. Собирается в неизвестность сын.

— Не плачь, мама, — ласково просит он, — товарищ Сталин во всем разберется.

В четыре утра Абакумов доложил, что камеры ДПЗ набиты до отказа.

— Арестованных размещать негде.

— Подержи пока в дежурной части, — распорядился Малкин. — Потом что-нибудь придумаем. Сколько изъято?

— Половина списка.

Операцию прекрати. Впредь планируй столько, сколько сможешь перемолоть.

— Ясно.

— Смотри там, чтоб без ЧП.

— Само собой.

«Идиоты! — ругнулся Малкин, швырнув трубку на рычаг аппарата. — Помощнички… Никакой самостоятельности! Куда ни ткнись — везде сам». Раздвинул шторы, глянул в окно. Скоро рассвет и уже бессмысленно ехать домой. Он изнутри запер дверь кабинета на ключ, предупредил дежурного, чтобы не тревожили по пустякам и, не раздеваясь, плюхнулся на диван. Уснул мгновенно сном праведника.

Проснулся от безмерной духоты. Плеснул воды из графина в ладонь, смочил глаза и шею, раскрыл настежь окна. Ночной грозы словно не бывало. На полпути к зениту плавилось солнце. Слабея, шаркал — галькой морской прибой. Пестрила расцвеченная праздной публикой набережная.

По телефону Малкин связался с дежурным, поинтересовался обстановкой.

— Есть сложности с размещением арестованных, — напомнил дежурный.

— Знаю.

— Звонили из горкома, просили зайти к Первому.

Малкин поморщился, словно отрыгнул незрелым лимоном.

— Ясно, — сказал спокойно. — Абакумов в расположении?

— Был в дежурке, пошел к себе.

— Ладно. Если что — я на месте. До связи.

Не откладывая, позвонил Колеуху, недавно утвержденному первым секретарем горкома, спросил глухо, не здороваясь и не называя себя:

— Что там у тебя?

— Здравствуй, Иван Павлович. У меня в приемной старушка-гречанка из местных. Фамилия… Кулаксус. Жалуется: на днях арестовали мужа, сегодня ночью взяли сына.

— Ну и что?

— Надо растолковать за что и прочее. Она утверждает — без вины.

— Утверждает… А ты и уши развесил?

— Я тебя, Иван Павлович, не понимаю, — обиделся Колеух.

— Это я тебя не понимаю! Если все чистенькие, как ты, о кого ж мы тогда руки пачкаем?

— Иван Павлович…

— Разберемся, — отчеканил Малкин голосом, не терпящим возражений. — Не виновен — отпустим. Только уясни для себя, новоиспеченный секретарь: мы невиновных не берем.

— Ты хочешь сказать, что НКВД не ошибается?

— Да! Не ошибается! Это истина, которую первому секретарю горкома стыдно не знать. Так и разъясни ей, своей гречанке.

— Иван Павлович!..

— Видал? — распалился Малкин. — Разорили осиное гнездо — побежала в горком искать защитничков!

— Ты мне можешь дать сказать?

— Все. У меня на глупости времени нет.

В душных камерах жуть. Мерзко пахнет карболкой, водочным перегаром, гнилью несет от немытых тел. Люди скученны, обливаются потом.

— Господи! За что покарал нас, всемилостивый, — прошамкал беззубым ртом высокий старик с морщинистым, благообразным лицом. — То ли мало тебе горя людского?

— Не богохульствуй, отец! — угрюмо отозвался мужчина лет сорока пяти. — Не Бог покарал нас — то-ва-рищи, люди.

— Нелюди, — уточнил кто-то со вздохом.