Михаил Петров - Фельдмаршал Репнин

— Пойти на такое не могу, — твёрдо сказал он. — Нельзя, не забывайте, генерал, что их в три раза больше.

— Их было больше и днём, когда нас атаковали.

— В дневной баталии их преимущество было сведено на нет благодаря нашей артиллерии. Именно оружейные батареи рассеяли неприятельскую конницу, иначе последствия баталии могли оказаться другими. Что до ночной атаки, учинить которую желаете, тут артиллерию применить невозможно. Придётся сражаться врукопашную, а в таких сражениях обычно сказывается численный перевес. Один против троих — это уже слишком.

— Но вы не учитываете преимущества внезапности, — не желал сдаваться Замятин.

— Думаете, после постигшей их неудачи турки побросали своё оружие и все до единого спят безмятежным сном, забыв о нашем присутствии? Мне лично в это не верится.

Репнин сделал паузу и, чтобы не обострять отношений, перешёл на более мягкий тон:

— Ваш план сам по себе интересен, но нам всё же придётся от него отказаться. Мы не можем пойти на такой риск, чреватый опасными последствиями, возможно, даже гибелью всего корпуса. К тому же это было бы нарушением инструкций главнокомандующего. Граф Румянцев требовал от нас действий, которые бы приостановили движения неприятеля к нашим границам — и ничего больше. Будем ждать прибытия главных сил армии.

Дождь лил всю ночь. Утром он на некоторое время перестал, но потом полил вновь, правда, не так сильно, как прежде. Турки больше не появлялись. Воспользовавшись затишьем, Репнин приказал вывезти тяжело раненых в ближайшее селение и разместить в домах крестьян, а также в развёрнутых там лазаретных палатках.

Репнина беспокоило отсутствие вестей от Румянцева. Уже четвёртый день пошёл, как он отправил к нему своего адъютанта, и до сих пор с той стороны ни слуху, ни духу.

— Как думаете, — обратился Репнин к Замятину, — наш курьер успел добраться до главной квартиры армии?

— Наверное, успел.

— Ежели и там такой же дождь, как у нас, помощь подоспеет не скоро. Под дождём даже верховым приходится трудно.

Замятин в этот раз промолчал. Он всё ещё не мог примириться с отказом князя учинить ночное нападение на лагерь противника. Ему казалось, что князь попросту струсил, побоялся поражения… В предложенном ему плане риск, конечно, был, но какая операция не содержит в себе риска? Могло, конечно, всякое случиться, зато в случае удачи они ошеломили бы всех необыкновенной победой, а где победа, там и слава, и награды, и повышения в чинах…

— Что теперь будем делать, ждать нового нападения? — спросил Замятин, с трудом скрывая досаду.

— Не будем торопить события. Время работает на нас. — Помолчав немного, Репнин продолжал: — Ежели к завтрашнему утру прекратится дождь и турки снова пойдут в наступление, думаю, мы сможем продержаться и в этот раз. А там видно будет. Возможно, придётся начать отход навстречу главным силам. Но думаю, до этого дело не дойдёт. Граф Румянцев знает обстановку и в беде нас не оставит.

Едва он это сказал, как чья-то рука откинула полог палатки и в просвете появилась стройная фигура адъютанта.

— Разрешите войти, ваше сиятельство!

— Конечно, конечно, — обрадованно кинулся ему навстречу Репнин. — В добрый час!

Адъютант был не один. Следом за ним в палатку вошёл незнакомый генерал, похожий на иностранца, каких в армии стало великое множество.

— Разрешите представиться, — сказал он по-русски с заметным акцентом. — Генерал-квартирмейстер барон Боур. Прибыл в ваше распоряжение.

— Одни?

— Почему один? Я привёл с собой двенадцать отборных эскадронов, да ещё с часу на час должны прибыть два егерских батальона.

Вскоре в палатке Репнина собрались все главные командиры и начался военный совет. Генерал-квартирмейстер рассказал о положении на театре войны, сообщив при этом, что из-за бездорожья главные силы армии смогут дойти до берега Прута не раньше, чем через три-четыре дня. Что до дальнейших действий авангардного корпуса с присоединившимся к нему отрядом из двенадцати эскадронов и двух егерских батальонов, то, по мнению главнокомандующего, до подхода главных сил он должен делать то же самое, что делал до этого, а именно: пресекать попытки противника прорваться на север, пользуясь тактикой угроз нападения и тем заставляя его переходить к обороне.

После обмена мнениями военный совет решил, что отряду генерал-квартирмейстера барона Боура целесообразнее действовать самостоятельно, соединившись с лёгким кавалерийским полком корпуса, который уже сейчас держит под постоянным напряжением арьергардные войска Абды-паши. Барон Боур согласился с таким решением и выразил желание уже на следующий день соединиться с упомянутым полком и тем усилить угрозы арьергарду отряда Абды-паши. Однако дальнейшие события заставили военачальников изменить свои планы. Утром Репнину донесли, что минувшей ночью под покровом темноты отряд Абды-паши перешёл на западный берег Прута и двинулся вдоль берега в свой укреплённый лагерь в урочище «Рябая Могила». Гнаться за ним не было смысла, и корпус Репнина с присоединившимися к нему войсками фон Боура остались на месте.

Вскоре к Пруту подошли главные силы армии. Выслушав рапорт Репнина о происшедших событиях, в том числе и об отступлении отряда Абды-паши на исходные позиции, Румянцев нашёл сложившуюся обстановку удовлетворительной.

— Это хорошо, что турки дают нам время для отдыха после изнурительного марша, — сказал он. — Погода устанавливается. Будем отдыхать и готовиться к генеральной баталии.

— А где вам видится поле баталии? — спросил Репнин.

— Где ещё может быть, если не в урочище «Рябая Могила»? Пойдём туда и там учиним туркам первый разгром.

В урочище «Рябая Могила» главные силы русской армии двинулись после трёхдневного отдыха. До турецкого лагеря было около 80 вёрст пути. Уставший на марше от длительной верховой езды, Румянцев решил до конца пути ехать в полуоткрытой коляске, пригласив с собой князя Репнина. Они познакомились ещё в 1748 году во время похода на Рейн, когда Румянцев командовал полком, а Репнин был волонтёром в чине сержанта. Тот поход ни одному из них не принёс боевой славы, а лишь на небольшое время окунул в мир европейской политики. Поход, имевший целью защитить интересы Австрии, в основном оправдался, и каждый раз, думая об этом, Румянцев приходил к убеждению, что политика и армия самой судьбой обречены на теснейшие взаимодействия, поэтому внутренне протестовал, когда Петербург пытался отводить ему роль всего лишь слепого исполнителя воли её величества. Он желал знать всё, что говорилось и делалось в Европе вокруг русско-турецкой войны, — знать, чтобы не ошибиться в выборе военных ориентиров. Усадив с собой в коляску Репнина, Румянцев надеялся если не полностью, то хотя бы частично удовлетворить свой интерес. В лице Репнина он видел не только широко образованного человека, но и вхожего в большую политику искусного дипломата, наконец, родственника руководителя внешнеполитического ведомства России Никиты Панина, а от того государыня секретов не держит.