Михаил Петров - Фельдмаршал Репнин

Репнин с сочувствием относился к беженцам — ни в чём не повинным людям, из-за страха за свою жизнь вынужденным бросать родные жилища и искать спокойного места, где не стреляют и не убивают. Поскольку губернская казна была пуста, он убедил Наталью Александровну, приехавшую к нему в Вильно, выделить из семейной кассы тысячу рублей для приготовления бесплатных обедов нуждающимся.

Следил он и за тем, чтобы не обижали пленных. Однажды ему доложили, что бунтовщики, содержавшиеся в городской тюрьме, стали отказываться от пищи, требуя встречи с самым главным русским начальником.

— Зачинщик известен? — спросил Репнин.

— Известен, ваше сиятельство: пан Огинский [32] Огинский Михал Клеофас (Михаил Андреевич) (1765–1833) — польский государственный деятель, композитор, имел титул графа. Участвовал в польском восстании под руководством Т. Костюшко. После подавления восстания эмигрировал в Италию. На родину вернулся в 1801 г., когда на русский трон был возведён Александр I. Длительное время был сенатором. С 1815 г. жил во Флоренции. Автор широко известных полонезов («Прощание», «Прощание с родиной» и др.), а также маршей, вальсов, мазурок, романсов. .

— Не тот ли Огинский, который некогда был маршалом коронных войск?

— Не ведаем, ваше сиятельство. Знаем только, что сами поляки называют его графом.

— Хорошо, приведите его ко мне, я поговорю с ним сам.

Огинского, который был маршалом коронных войск, Репнин знал хорошо. Он познакомился с ним ещё в то время, когда жил в Варшаве в качестве полномочного российского посланника. Очень скользкий тип. Сначала служил королю Станиславу, клялся ему в верности, а потом вдруг вместе со своим войском переметнулся на сторону конфедератов, объявил себя борцом «за свободу Польши». После того, как его войско было разбито, исчез и больше о нём ничего не было слышно. И вот снова Огинский…

Зачинщика беспорядков в тюрьме Репнину доставили прямо в кабинет. Перед ним предстал красивый молодой человек лет двадцати семи — тридцати. Никакого сходства с тем маршалом коронных войск. Тому сейчас было бы лет шестьдесят, не меньше.

— Как ваше имя? — начал допрос Репнин.

— Граф Михал Огинский, — представился пленный.

— Как попали в отряд бунтовщиков?

— Мы не бунтовщики, мы борцы за свободу своей Отчизны.

— Какой свободы?

— Свободы от иноземного засилья, в том числе и русского.

— Вы офицер?

— Когда меня спрашивают о моей склонности к занятиям, то я обычно называю себя музыкантом. Я играю на скрипке, клавесине и пишу музыку.

— Я тоже играю на клавесине и люблю музыку. Кстати, в своё время я имел в польском обществе много знакомых музыкантов, с которыми поддерживал хорошие отношения.

— Приятно это слышать. Однако я добивался встречи с вами не для того, чтобы говорить о музыке. Я имею жалобу на ужасные условия, в которых содержатся заключённые. Камеры так тесны, что всем не хватает места для сна. Приходится спать по очереди.

Репнин оказался в затруднительном положении. Он понимал, что претензии пленённых бунтовщиков справедливы, но в то же время не знал, как эти претензии можно удовлетворить: свободных казённых помещений для содержания арестованных в городе не было.

— Я отпустил бы всех вас на волю, — сказал он, — если бы был уверен, что, получив свободу, вы не возьмётесь больше за оружие. Вы лично можете в этом поклясться?

— В чём?

— В том, что, получив свободу, не примкнёте больше к бунтовщикам.

— Такого обещания я дать не могу.

— В таком случае вам придётся набраться терпения и ждать, когда в стране снова наступит мир. Только после этого откроются перед вами тюремные ворота.

— Смею напомнить, генерал, я явился сюда не просить свободу, а требовать улучшения условий содержания в неволе пленённых вами.

— Что до условий содержания, — помедлив, сказал Репнин, — то мы постараемся их улучшить. Я вам это обещаю.

После того как Огинского увели, Репнин вызвал к себе коменданта города и приказал ему вместе с начальником тюрьмы принять все необходимые меры для улучшения условий содержания пленённых бунтовщиков, если даже для этого придётся освободить под тюремные камеры часть служебных помещений.

— Завтра всё будет сделано, — пообещал комендант.

— Не завтра, а уже сегодня, — предупредил Репнин.

В этот день он вернулся домой таким усталым, каким давно уже себя не чувствовал.

— В городе появились слухи, будто в тюрьме преступники устроили бунт, — сказала встретившая его Наталья Александровна. — Ты из-за этого расстроился?

— Никакого бунта не было, просто было недовольство заключённых. Сейчас уже всё улажено.

— Тогда почему ты такой? На тебе лица нет.

— Я просто устал, — сказал князь. — А потом меня угнетает неопределённость. Я считался главнокомандующим Брестской армии, а ехать в Брест, где главная квартира сей армии, мне не дозволяют, желая, чтобы я оставался в Вильно. Впечатление такое, что Петербург мне более не доверяет.

— Напрасно ты мучаешь себя такими мыслями. С бунтовщиками в Варшаве, наверное, уже покончено, поэтому надобности в твоей армии больше нет, потому тебя и не беспокоят.

— Нет, нет, — стоял на своём князь, — тут что-то не так. Подожду ещё неделю. Ежели за это время не получу письма от графа Салтыкова, сам поеду в Петербург.

Княгиня согласилась. Ехать в Петербург? Что ж, она тоже поедет. Но она уверена, что ехать никуда не придётся. Курьер с письмом может приехать уже завтра. Она это чувствует, а чутьё её ещё никогда не обманывало.

Польское восстание, начавшееся весной 1794 года, продолжалось до глубокой осени того же года. На первых порах удача сопутствовала повстанцам. Вскоре после овладения Краковым у деревни Рацлавицы они вступили в бой с крупным российским войском и учинили ему полный разгром. Победа всколыхнула многие слои населения. «Борцы за свободу» поняли, что русские части можно побеждать, и стали быстро увеличивать свои ряды за счёт крестьянских ополченческих отрядов. Желая убедить крестьян, что участие в «освободительной войне» необходимо им самим, руководитель восстания Костюшко в мае обнародовал так называемый «Поланецкий универсал», которым объявлял крестьян лично свободными, разрешал им выход из поместий после выплаты ими всех долгов и налогов. Что до земли, то она оставалась в руках тех, кому она принадлежала, а принадлежала она главным образом шляхетству. Своим «универсалом» Костюшко надеялся поднять народный энтузиазм и на волне этого энтузиазма увеличить число своих воинов. Но, вопреки ожиданиям, результат получился обратный. Крестьяне рассудили: личная свобода — это, конечно, хорошо, но что делать с этой самой свободой, когда нет земли-кормилицы? Без свободы прожить можно, а без земли не проживёшь, и придётся снова свободному крестьянину идти в кабалу к землевладельцам…