Михаил Петров - Фельдмаршал Репнин

Недалеко от подъезда его ожидал экипаж. Репнин остановился в нерешительности: возвращаться ли домой и перед встречей с императором отдохнуть немного, как советовал ему Безбородко, или же решить всё сегодня же?.. После нескольких секунд колебания решительно двинулся в сторону Зимнего дворца: пусть что будет, то и будет…

Поднимаясь по лестнице к императорским апартаментам, Репнин неожиданно увидел перед собой грузную фигуру обер-полицмейстера Архарова и невольно остановился, давая ему возможность войти в помещение первым. Он не любил этого человека и не хотел, чтобы тот заговорил с ним. Архаров, однако, тоже остановился, задержав выходившего из дворца знакомого ему чиновника.

— Ты от него? — спросил он чиновника.

— От него.

— Ну как он?

— Сегодня строг, зело строг.

— А я собирался к нему с докладом. Придётся в другой раз.

И, повернувшись, Архаров пошёл обратно теперь уже вместе с чиновником, не обратив на Репина никакого внимания.

В приёмной не оказалось ни одного посетителя. Секретарь, сидевший за своим столом, проворно поднялся навстречу Репнину и спросил:

— Вы к его величеству?

— Мне нужно доложить о выполнении его поручения, связанного с поездкой в Европу.

— Сейчас доложу.

Секретарь зашёл к императору и оставался с ним несколько минут. Выйдя, он сказал:

— Можете заходить. Но должен предупредить: его величество устал, постарайтесь долго его не задерживать.

Павел сидел за массивным рабочим столом, доставшимся ему в наследство от матушки Екатерины Второй. В его холодном взгляде Репнин не обнаружил никакого интереса к своему посетителю: он смотрел на человека, которого посылал с поручением за тридевять земель, так, словно тот был ему совершенно ни к чему. Смущённый таким приёмом, Репнин некоторое время стоял молча, не зная, с чего начать разговор.

— Чего молчите? — раздражённо заговорил Павел. — Пришли докладывать, так докладывайте.

Репнин начал, наконец, речь, придуманную по пути во дворец. Он стал рассказывать о встречах с прусскими и австрийскими дипломатами и государственными деятелями, о трудностях, которые возникали в ходе переговоров. Император делал вид, что слушает внимательно, но вдруг прервал его, спросив:

— А почему вы в дорожном? Где ваш парадный мундир? Почему позволяете себе нарушать устав? Или вы уже вообще забыли про устав?

— Ваше величество, — сдерживая в себе взрыв негодования, отвечал Репнин, — вчера я похоронил жену и сейчас пребываю не в таком состоянии, чтобы думать о парадных нарядах.

— Могу вам сочувствовать, но устав есть устав.

Павел откинулся на спинку стула и, заметно успокоившись, попросил продолжать доклад. Но едва Репнин начал говорить, как он снова прервал его:

— А почему вернулись так поздно? Мы вас ждали ещё на прошлой неделе.

— Я должен был по пути заехать в Вильно, где находилась моя больная супруга.

— Но вы могли это сделать позднее, после вашего доклада о поездке в европейские страны.

— Ваше величество, я уже упоминал о смерти жены. Она умерла в тот самый день, когда я останавливался в Вильно. Супружеский долг обязывал меня перевезти её тело сюда, в Петербург, и похоронить её здесь.

Репнин решил, что для объяснения причин опоздания сказанного вполне достаточно, и замолчал, ожидая дозволения вернуться к рассказу о переговорах в европейских столицах. Но Павел уже потерял интерес к переговорам. Помедлив, он сказал, что, пожалуй, будет лучше, если князь оставит ему для ознакомления письменный доклад.

— Все письменные отчёты я передал канцлеру Безбородко, — сказал Репнин, — других же бумаг у меня нет.

— А то, что вы держите в руке, разве не доклад?

— Нет, это моё прошение об отставке. Я прошу, ваше величество, уволить меня со всех вверенных мне должностей по причине наступившей старости и плохого состояния здоровья.

Павел принял от него бумагу и углубился в чтение. Было похоже, что отставка знаменитого военачальника и дипломата, которого ещё недавно он баловал своими милостями, его совсем не огорчила. Можно было подумать даже, что такой исход дела его вполне устраивал.

— А где будете жить? — кончив чтение, спросил государь.

«Там, куда выдворили родственников жены!» — хотелось сказать Репнину. Но он удержался от дерзостных слов и смиренно ответил, что последние годы своей жизни ему хотелось бы провести в Москве и подмосковном имении Воронцове.

Удовлетворённый его ответом, император проговорил:

— За то, что грубо нарушили устав ношения одежды, вас следовало бы хорошенько проучить. Но я, к вашему счастью, отношусь к монархам, которые превыше всего ставят справедливость, и потому сие вам прощаю. Принимая во внимание ваши большие заслуги перед Отечеством, разрешаю вам увольнение со службы с правом ношения общеармейского фельдмаршальского мундира.

— Покорнейше благодарю, ваше величество! — низко поклонился Репнин. При этом он вспомнил придворного церемониймейстера, в его присутствии обучавшего одного вельможу, как вести себя в подобных случаях: «не кланяться надо, а становиться перед императором на одно колено и целовать ему руку». Вспомнил и подумал: «Ничего, сойдёт и так. Авось, не осердится».

Государь не осердился. Отпустил Репнина с миром.

Покинув Зимний дворец, Репнин поехал к дочерям сообщить им о своей отставке, принятой государем. Часом раньше, направляясь во дворец, он представлял себе, какое почувствует облегчение, когда с него одним разом будут сняты все многочисленные должности, словно путы, ограничивавшие его волю. Но вот путы сброшены, решение государем принято, а желанной свободы князь всё ещё не чувствовал. Он находился в состоянии неуверенности и подавленности. В сознании даже мелькнула предательская мысль: «А не поспешил ли я?..» Дочери ещё в Вильно узнали о его намерении уйти на покой и вроде были с этим согласны. И всё-таки в их поведении улавливалось такое, что говорило об их недовольстве исходом дела. И их можно было понять: одно дело, когда родитель занимает в государстве высокие посты, и совершенно другое, когда он всего лишь частное лицо…

Репнин решил навестить в первую очередь Прасковью. Ему хотелось повидаться не столько с дочерью, сколько с зятем Фёдором Николаевичем Голицыным. Его кавалерийский полк находился в двадцати вёрстах от Петербурга, и зять часто приезжал ночевать домой. Сегодня он тоже обещал вернуться со службы до наступления вечера.

В доме его встретила одна Прасковья.

— Самого ещё нет?

— Ещё не приехал. Жду.

Княгиня проводила отца в гостиную, приказав прислуге подать туда кофе.

— А ты сегодня какой-то особенный, — сказала она, — не могу понять, то ли тебе хорошо, то ли плохо.