Александр Антонов - Воевода Шеин

Михаил помнил, когда год назад — слухи о царевиче Дмитрии уже гуляли по Руси — восстали холопы Московской и южных земель. Возглавил этот бунт холоп из государевой каширской вотчины Хлопко. Царь Борис Годунов был настолько перепуган, что в считаные дни собрал войско и поставил над ним главным воеводой Ивана Басманова, жёсткого нравом. И, когда восставшие уже подходили к Москве, Иван Басманов встретил их и разбил в жестокой сече. Помнил Михаил, что мятеж был подавлен, многих холопов, а вместе с ними и их атамана привезли в Москву и казнили на Болотной площади.

Ничто, однако, не отрезвило крестьян и холопов. Тысячи их примкнули к самозванцу, а он после поражения под Добрыничами и потери половины войска вновь собрал его и готов был двинуться на Москву. Чуть позже Михаил Шеин узнал, что к самозванцу присоединились не только крестьяне и холопы, но и сотни вельмож: бояр, дворян, князей.

С такими мыслями Михаил Шеин подъезжал к Москве, но наконец прервал их. Он вспомнил, что через несколько дней должен вернуться к войску и что это накладывало на него обязанность сделать всё, чтобы близкие не поминали его недобрым словом. Он опять оставлял жену, когда она ждала дитя. Что надо сделать, чтобы Мария приняла его отъезд мужественно? Опять же его долг помочь Анисиму и Глаше обрести семью. Вернувшись на Рождественку, Михаил с этого и начал. Помывшись в бане и приведя себя в порядок после поездки в лавру, он сказал за трапезным столом:

— Случилось так, моя матушка и ты, моя супруга Маша, что наша челядинка ключница Глаша и мой стременной Анисим полюбили друг друга. Анисим просит нашего благословения. Что нам делать?

За столом воцарилось молчание. Ни у кого не было ответа на вопрос Михаила. После долгой паузы умудрённая жизнью боярыня Елизавета с грустью в голосе молвила:

— При вашей с Анисимом походной жизни не останется ли Глаша соломенной вдовой? Как твоя Мария…

— Но как же быть, матушка? Мы воины, и наша участь такая.

— Матушка, а давайте спросим Глашу, — предложила Мария, — ведь ей коротать дни.

Михаил посмотрел на супругу с благодарностью. Она ещё ни разу не упрекнула его за то, что они всё время живут в разлуке. В утешение женщинам он сказал:

— Вот скоро наступит мирная жизнь, и мы будем все вместе. Надо только ордынцев отучить ходить на Русь. И самозванца уничтожить, чтобы не сеял смуту.

— Этого, мой сын, не скоро добьёшься. Твоему батюшке не хватило жизни побить ордынцев и поляков. И тебе уготована та же участь.

— Так, может, с этим нужно смириться и жить так, как велит Бог?

— Ну хорошо, позовите Глашу, — согласилась боярыня Елизавета.

За ключницей послали слугу, и вскоре Глаша появилась. Она была смущена, побледнела от страха, но смотрела на боярыню чистыми, невинными большими серыми глазами. Поклонившись, произнесла:

— Слушаю тебя, матушка-боярыня.

— Ты, девица, скажи, что у вас со стременным Анисимом? Да правду открой, не желай себе худа, — говорила Елизавета строгим голосом.

Но Глаша одолела свой страх, голову в меру подняла, ответила тихо, но твёрдо:

— Люб он мне, матушка-боярыня. А больше и сказать нечего.

— Так-то уж нечего! Ну да ладно, мы с тобой ещё побеседуем. Меня-то ты не думаешь покинуть?

— Нет, матушка-боярыня, я служила и служить буду верно.

— Однако сватается за тебя Анисим… Что молчишь-то? Готова ли ты выйти за него замуж?

— Воля твоя, матушка-боярыня. А ежели благословишь, век буду за тебя Бога молить. — И Глаша опустилась на колени.

— Сынок, где твой стременной? — спросила Елизавета. — Зови его.

— Сейчас прибежит, матушка.

Михаил послал за Анисимом слугу, который стоял у двери. Когда слуга ушёл, Михаил вспомнил, что случилось с ним в лавре.

— Совсем забыл, какую милость проявил ко мне царь в лавре.

— И что же, в святцы тебя вписали? — пошутила Елизавета, вернувшись к своему всегда доброжелательному обличью.

— В указ государев я вписан. И вам, матушка и супружница, надо знать, что отныне мне чин окольничего пожалован царём. А всё за сражение при Добрыничах.

— Ну, сынок, без медовухи тут не обойдёшься!

Той порой прилетел Анисим. Улыбчивый, весёлый, того и гляди пустит воробьиную трель. Он встал рядом с Глашей и, как только на него обратили внимание, затараторил:

— Вот я, матушка-боярыня, явился пред твои очи. И прошу с низким поклоном руки вашей ключницы Глаши. А то ведь жалко мне будет себя, неженатого, как живота лишат.

И он, словно послушный домашний пёс, встал на колени рядом с Глашей. Все засмеялись его выходке. Маленькая Катя смеялась звонче всех:

— Он на зайчика похож, — возвестила девочка.

Елизавета встала, подошла к Глаше и Анисиму, положила им руки на головы.

— Бог с вами. Отведу вас завтра под венец в храм Николы, что в Звонарях.

— Всякой благодати тебе, матушка-боярыня, — произнёс Анисим.

Она же сказала Михаилу и Марии:

— А вам, любезная чета, быть у них посажёными отцом и матерью. Сами себе схлопотали мороки. — Тут Елизавета вовсе в доброту впала, велела Глаше и Анисиму подняться, указала им на стулья близ стола. — Идите за стол, обмоем по-божьему ваш сговор.

Медовый месяц получился у Глаши и Анисима коротким. Они провели его в отведённом им покое и показывались в людской лишь за полуденной трапезой. Здесь же, в людской, в просторном помещении для прислуги, было устроено свадебное застолье, в котором приняли участие вся дворня Шеиных и воины Михаила. Он и Мария были дружками Анисима. Он за минувшие с венчания дни изменился, стал сдержаннее, степеннее. Ему пришлось по душе слово «супруг». Глаша для него стала олицетворением покоя и хранительницей семейных устоев.

Через неделю наступил час расставания. Михаил и Анисим отправлялись под Рыльск, в Комарницкую волость, где царские войска под командованием князя Василия Шуйского отдыхали после изнурительной и неумелой осады Рыльска, в котором засел с войском Лжедимитрий.

Вернулся Михаил Шеин к войску в неудачное время. Чуть раньше его прибыл к Василию Шуйскому гонец. Он привёз грамоту от царя Бориса, в которой осуждались бездарные действия полков Василия Шуйского. Ему было велено объединиться с ратью князя Фёдора Шереметева, осаждавшей Кромы, и немедленно взять крепость.

Князь Василий Шуйский был недоволен волей царя. Выходило, что он должен вести свои сорок тысяч воинов под Кромы и там вместе с такой же ратью идти на приступ крепости, которую защищали всего лишь около тысячи казаков атамана Андрея Корелы. Но, главное, не это вызвало недовольство Шуйского, а то, что он мог оказаться в подчинении у строптивого князя Шереметева. Это унижало родовое княжеское достоинство Василия Шуйского, и князь отказался идти под Кромы. Он позвал на совет князя Ивана Мстиславского, и тот, будучи тайно связан узами дружбы с Фёдором Шереметевым, попросил Шуйского всё-таки выполнить волю царя.