Александр Антонов - Воевода Шеин

Михаил посмотрел на берег и увидел бегущего к нему Артемия.

— За вами не поспеть, вы как птицы летели! — выдохнул он.

— Да было, а теперь увези Машу подальше, а то, видишь, какая мне встреча приспела.

Народу на склонах берегов стало больше. Пришли взрослые горожане. Всем хотелось увидеть сражение двух известных кулачных бойцов.

Проводив Артемия и Машу, Михаил повернулся к Димитрию.

— Князь, я готов к встрече, — сказал он.

— Она для тебя будет последней, — сквозь зубы произнёс Димитрий.

— Поживём — увидим, — ответил Михаил и побежал к свободному пространству на льду Москва-реки, где бойцам предстояло биться.

Князь шёл к месту схватки вразвалку. Он на ходу надевал такие же, как у Михаила, овчинные рукавицы. Без них народ не допускал бойцов к кулачному бою. Таков был неписаный закон. Были и другие законы: не бить в лицо, в голову. Судили строго, нарушителя толпа изгоняла с места состязания. Бывалые бойцы знали эти законы и не нарушали их. Однако у Димитрия Черкасского были такие попытки, и не прогоняли его с позором только потому, что Михаил умел уходить от кулаков, летевших в лицо, в голову. Он просто не мог позволить, чтобы ему уродовали лицо или лишали разума, молотя по голове. Грудь, плечи — вот цель, которую надо поразить. Цель эта невелика, но искусному бойцу доступна.

Михаил и Димитрий встали в позу, изготовились. Князь набычился — вот-вот прыгнет на противника. Михаил сделал левую прямую стойку. Он хорошо владел ударами как левой, так и правой руки. Грудь у него открыта: бей, если достанешь. Настроение у него хорошее, нет злости на соперника. Сошёлся он с ним на потеху москвитянам. Они уже галдят: «Давай! Давай! Ударьте молотами!» Первым нанёс удар Димитрий, но встретил на пути кулак в рукавице. И второй и третий удары не прошли мимо защиты.

Димитрий наливался яростью. Тому не быть, чтобы его длинные руки не достали грудь боярского сынка, и на Михаила посыпался град ударов. И миновал-таки князь защиту, хватил по левому и по правому плечу. Сдержал эти удары Михаил, будто и не было их. Ему весело, он улыбается. Эта весёлая улыбка, которой не мешала мягкая, пшеничного цвета бородка, окончательно вывела князя из равновесия. Вытянув длинные руки как тараны, он начал ломиться напропалую и потерял зоркость. Первый же молниеносный удар Михаила, нанесённый левой рукой, потряс Димитрия. У него перехватило дыхание, и будто услышал он предупреждение Михаила: «Не лезь на рожон!» Князь исправил дыхание, опомнился. Но злость не давала ему вести бой расчётливо. Он всё-таки ломился вперёд, хотя не забывал и о защите. А за спиной его подхлёстывали дружки: «Мамстрюк, наддай! Наддай Шее!»

Сторонники Михаила были молчаливы. Они любовались тем, как он ведёт бой, и лишь его стремительный удар, который заметили все, был встречен возгласами восхищения. А время шло, и кому-то этот бой стал казаться скучным: «И что за драка, один бьёт-молотит, а другой всё увиливает. Эка невидаль, раз ударил!» Михаил первым почувствовал, что москвитяне теряют интерес к схватке, и отвага в душе дала себя знать. «Да не посрамлю же я Белый город. А там и друзей надо порадовать, и Машу!» — мелькнуло у него. И кончился час обороны. Уходя от ударов Димитрия, подныривая под его длинные руки, Михаил сошёлся с ним впритык, обрушил град мощных ударов в грудь и в плечи противника. Он сбил князю дыхание и, не давая ему ускользнуть от последнего удара, с придыхом: «И-эх!» — словно кувалдой нанёс его туда, где бушевало раскалённое сердце Черкасского.

Не в силах перевести дыхание, Димитрий медленно упал на колени и перегнулся до самого льда.

Белгородцы на левом берегу взревели от восторга. С криками, с гиками они побежали на лёд и лавиной двинулись на замоскворецких. Но по правилам святочных боев побоища не допускались. И нашлись разумные горожане, которые остановили толпу белгородцев, вразумляя: «Битых не бьют!» К князю Димитрию подбежали его дружки, слуги, подняли со льда и повели под руки к берегу. А Михаил неторопливо побрёл по склону навстречу Артемию и Маше, которые ждали его. Он не испытывал радости победы. Ему было грустно от мысли, что в лице князя Димитрия Черкасского он нажил себе врага на всю оставшуюся жизнь. Артемий понял состояние друга и попытался отвлечь его от грустных мыслей.

— Всё было правильно, Миша. Мы надеялись, что этот бой так и завершится. Правда, Маша?

— Я натерпелась страху, — призналась девушка. — Теперь меня и калачом не заманишь на это зрелище.

Но в глазах Маши светилось удивление, и она любовалась молодым боярином, который так неожиданно вторгся в её девичьи мечты. Ещё вчера Маша гадала, встретит ли она добра молодца, а тут вот он перед нею, и в его глазах она видит интерес к ней.

Молодость взяла своё. Михаил стряхнул печальные размышления, как стряхивают первый снег с плеч, и бодро позвал Машу и Артемия в гости.

— Поспешим-ка, мои славные, на Рождественку. Матушка с сестрицей меня ждут, и вы будете гостями желанными.

Поднявшись на берег, друзья усадили Машу в санки и покатили её к речке Неглинке, ещё не ведая, что один из них везёт дар Божий, послание Судьбы.

Приближалась Масленица. Москве грозило новое весельное веселье. Она приходила не по календарным числам и могла нагрянуть в феврале, а то и в середине марта. Пасха командовала Масленицей и определила ей быть на восьмой неделе до пасхальных дней. Такой интерес к приближающейся Масленице был у Михаила по одной причине: его ждала встреча с Машей. Страдал он оттого, что видел её редко. В Святки она так и не побывала на Рождественке, не повидалась с матушкой Михаила. Зазорным сочла она подобный поступок, испугалась встречи со строгой боярыней Елизаветой, матерью Михаила. Одного не понял Михаил: откуда Маша взяла, что его матушка строгая. Мать догадалась, что у сына появилась на примете некая красная девица, и как-то даже спросила:

— А почему бы тебе не показать её нам? Скажи, в какой храм она ходит, там и встретимся.

Михаил отмолчался. Он подумал, что придёт время, Маша осмелится предстать перед его близкими. Потому он и ждал с нетерпением Масленицу, которая позволяет совершать многие вольности, какие в будние дни могут показаться зазорными. Пока же Михаил был занят службой, своими заботами и не признавался себе, что причиной его замкнутости явилась сестрица Артемия Маша. На самом деле это было так. Едва завидев Артемия, он спрашивал его, как поживает Маша, здорова ли, можно ли её повидать.

— Мог бы ты её увидеть, — отвечал Артемий, — но моя матушка на твоём пути встанет. Она уже выговаривала мне: «И кто это моей племяннице покой смутил?»

— Да кто ей мог смутить, ежели она из светлицы не выходила? — удивился Михаил.