Александр Антонов - Воевода

— Вот ты, государь-батюшка, спрашивал, как я воевал Мешинский городок. Там всё получилось искромётно. Мы пошли на приступ, когда ещё и рассвет не наступил. К тому же таранили его, словно молотом били. На ста саженях мы пустили две тысячи воинов. Кто может устоять? Вот мы и взяли городок без особых усилий. Но там мы захватили много оружия, и оно осталось в руках воинов: ведь это они его добыли. Однако и о державе нельзя забывать, ей тоже из добытого что-то принадлежит. Но отобрать у воинов безденежно я не могу и не имею власти. Как тут быть, государь-батюшка? Может, выкупить это оружие у воинов за полцены?

— Разумно. Только почему-то всё добытое оружие сквозь пальцы просачивается, а в державную казну не попадает!

— Вот и я к тому же, государь-батюшка. Мы в Мценске добыли шесть с половиной тысяч сабель, тысячи щитов, копий и привезли их в Москву. Теперь в твоей милости, царь-батюшка, решить по справедливости, кому владеть оружием: державе или воинам?

— Ой, хитёр ты, Даниил Адашев! Ишь как подвёл под корень! — воскликнул Иван Васильевич и обратился к Алексею: — Алёша, а что ежели за треть цены поторговаться?

— Это благородная цена, государь-батюшка, — отозвался Алексей.

— Ты слышишь, воевода? Вот за треть цены и сдай казне всё оружие. То-то твоим воинам благо будет, — проявил милость Иван Васильевич.

— Спасибо, государь-батюшка, Бога молить за тебя будут. Токмо я ещё не всё вымолил у тебя. Уходя из Мценска, я оставил там сто двадцать семь воинов на проживание и службу. Отвёл им землю, может, озимые посеют. Чтобы весной целину подняли… Так ты, государь-батюшка, дай повеление закрепить за ними землю в Мценском уезде. Воины они — выше всяких похвал.

Даниил лез напролом со своими просьбами, надеялся, что царь не откажет ему, потому как он, Даниил, был сейчас ему нужен. А пока нужен, царь будет с ним добр. Так и случилось. Иван Васильевич молвил старшему Адашеву:

— Алёша, побеспокой там Поместный приказ. Отведи Данилу туда, и пусть перечтёт имена всех, за кем землю закрепить. Ну а ты выкладывай последнее и уходи, вымогатель.

— Государь, я забочусь лишь о том, чтобы держава выгоду имела от моих дел. Вчера я был в Разрядном приказе, и поведали мне, что твоей милостью дано мне воеводство над передовым полком. Низко кланяюсь, государь, за такую милость. Но дай мне власть над черемисами, мордвой, удмуртами и чувашами больше, чем у меня есть. Ещё дозволь в каждой иноязычной десятке держать двух-трёх русичей…

Царь Иван Васильевич смотрел на воеводу пристально и сравнивал его со своим любимцем. Выходило один к одному: оба умны, и этот ум имел у них державный настрой. Ведь всё сказал верно. И русских ратников надо держать среди некрещёных, и укорот им нужно давать, чтобы не грабили, не убивали мирное население, не лишали чести жён, как делали это в набегах на Русь. Оставалось одно: благословить. И царь сказал:

— Даю тебе власть действовать в полку над душами ратников по своему разумению. — Он встал. — А теперь пойдём выпьем чару за твою ратную доблесть.

Царь повёл братьев в соседний покой, где был накрыт стол для угощения и там стояли три кубка. Иван Васильевич поднял свой кубок, и Даниил с Алексеем подняли.

— Ну, пригуби, воин. Ты достоин сей чести.

Все выпили. А потом царь откинул на краю стола алую салфетку, и под нею открылось блюдо с золотом. На блюде лежала киса [36] Киса — кожаный или суконный мешок, затягиваемый шнуром. .

— Возьми кису и держи, — сказал царь. Даниил взял кожаную кису, раскрыл её, и Иван Васильевич высыпал в неё золотые монеты. — Это тебе за Мешинский городок и за Мценск. Помни государеву щедрость.

— Спасибо, государь-батюшка. Но сия награда не только мне, но и тысяцким Ивану Пономарю и Степану Лыкову. Дозволь мне поделить её на троих.

— Дели, дели, знаю тебя, но с меня больше не взыщи. — Царь повернулся и вышел.

Даниил и Алексей остались одни. На их лицах было удивление: взял-таки и ушёл царь, остальное понимай, как хочешь. Алексей нашёл выход из положения:

— Скачи домой, Данилушка, да пошли Захара к своим побратимам, вот и встретитесь сегодня. А в Поместный мы пойдём завтра с утра. Тебе ведь и в казну надо…

Даниил возвращался в Москву шагом. Ему было над чем подумать, чему порадоваться. По всему выходило, что у Алексея тоже пока всё идёт благим путём. Но, проезжая двором Коломенского, Даниил не заметил, как за ним наблюдали Григорий Скуратов-Бельский и князь Афанасий Вяземский. За ними стоял совсем молодой главный псарь Фёдор Басманов. Не знал Даниил, что лишь своим появлением в Коломенском он перешёл дорогу одному из этих новых придворных царя Ивана Васильевича. Но всё это всплывёт потом. А пока Даниил намеревался навестить Ивана Пономаря и Степана Лыкова и позвать их на отменённую ранее трапезу, побывать на могиле отца.

Как всё Даниил задумал, так и получилось. Он приехал к Ивану, потрепал Данилку за волосы, прикоснулся к щеке Даши бородой и усами. Скинул кафтан, прошёл в горницу и выложил на стол кису с золотыми. Позвал всех домашних Ивана к столу и высыпал монеты на стол. Диву дались ближние Ивана такому богатству, хотя не понимали, зачем Даниил показал его. Даша начала суетиться, дабы накрыть стол для трапезы, но Даниил остановил её:

— Мы на могилу к моему батюшке пойдём, а потом уж отдадим всему честь за столом. — Сказал Ивану: — Это нам за доблесть от царя-батюшки. Дели, Ванюша, на троих, ты счёт хорошо знаешь.

— Так не бывает, Даниил Фёдорович, — как-то очень строго произнёс Иван Пономарь. — Царь и разделил бы на троих, ежели думал бы наградить и нас.

Даниил посмотрел на Серафиму, которая рассматривала монету, на Дашу, что стояла за Иваном, держа за плечи Данилку, и сказал им:

— Голубушки, оставьте нас, мы тут поговорим.

Серафима и Даша ушли, Даниил подошёл к Ивану поближе, положил руку ему на плечо.

— Дели, Ванюшка, дели дорогой. Без тебя и без Степана не было бы ни меня, ни этого золота.

— Ну, Данилка, молотом тебя не перекуёшь.

— Скажи своим, чтобы шли сюда и что у тебя всё хорошо. Улыбайся, леший.

И вот уже золотые начали ложиться на три равные части. А Иван не только улыбался, он смеялся, но никто не знал, по какой причине он смеётся. А причина была одна: не мог он отказать человеку ни в чём, потому как любил его. Поделив золото на три доли, Даниил оставил одну долю на столе, вторую ссыпал в свою кису, что носил у пояса, а третью — в царскую кису. Два друга отправились на Арбатскую улицу к Степану. Лыков принял деление золота как нечто должное, порадовался, обнял Даниила и Ивана, весело заметил:

— Заживём теперь, Саломеюшка.

Даниил той порой полюбовался на Федяшку. Саломея что-то уже на стол выставляла, но Даниил остановил её: