Александр Антонов - Воевода

— Сынку, ты чего тут колобродишь какой день? — спросил дед.

Даниил, улыбаясь, подошёл к нему.

— Я, дедушка, местных проживающих ищу. Дело к ним есть.

— А ты не из басурман? Эвон, борода-то чёрная.

— Это мне от бати досталось. Ратник я, не басурман.

— Ну заходь, побалакаем. — Старик повёл Даниила в хату.

Даниил не заставил себя ждать: вошёл и, увидев перед собой пожилую, но моложавую женщину, поклонился.

— То моя Олыка, — проговорил дед. — Меня же Карпом кличут. Садись да выкладывай свою нужду. — Он показал на лавку, вытесанную из бревна.

— Деда, вот что мне поведай: ты давно на Днепре живёшь?

Карп пожал плечами, посмотрел на Олыку.

— Баба, скажи ты, я запамятовал.

— Скажу, скажу, сивый. В тот год, как мы пришли на мыс, наша Долька отелилась, и в ту же зиму у нас украли Рудного. Какой конь был! Через зиму у нас телку басурманы увели. Ещё через зиму Дольку свели. Ты, старик, тогда ещё одного побил. Теперь вот зимуем без коровы. Совсем осиротели.

Даниил понял, что живут они на косе четыре года. Получается, три ледохода видели. И четвёртый близок. Когда он наступит?

— А за реку вы ходите? — спросил Даниил. — Может, сено там косили, а зимой вывозили? Лед-то когда вскрывается?

Дед ухмыльнулся: дескать, при чём тут лёд и сено.

— Река у нас очищается на Благовещение Пресвятой Богородицы, — ответила бабка Олыка.

— Выходит, в конце марта? — вновь спросил Даниил.

— Может, и так, да мы дней не считаем, — опять ответила Олыка.

Наблюдая за дедом и бабкой, Даниил понял, что они не местные жители — с чего бы им отселяться? — а пришлые. Откуда только? По говору они не походили на русичей ближних к Москве земель. За четыре года и быт у них тут не сложился, и чем они жили, отгадать трудно. Расспрашивание Даниил счёл неуместным, однако подумал, что эти старые люди нуждаются в помощи, и потому, забыв о неловкости, спросил:

— Сами-то вы откуда пришли на Днепр?

— С Дона мы, с вольного, — оживился дед. — Беженцы мы. Басурманы к нам нахлынули, всю станицу разорили, угнали в неволю. Мы лишь и остались, потому как на отшибе жили.

— И что же, одинокие тут бедуете?

Дед и баба переглянулись.

— Одинокие, — ответила Олыка. — Сынки наши головы сложили на Волге, говорили, под какой-то Казанью.

— Ты уж и правду бы сказала: зять наш тоже там голову сложил, — дополнил Карп.

«Вон как поворачивается, — подумал Даниил. — Выходит, рядом где-то бились с казанцами». Он встал и поклонился.

— Низкий поклон вам за сынов-героев, за зятя. Пришлось и мне под Казанью сражаться. Многих казаков с Дона там видел.

— Эко лишенько, ох, Боже, какое лишенько, — запричитала Олыка.

— Порадовал ты, сынку, порадовал. Может, и наших сынов видел! Беда-то какая, горилки нема, то-то бы за сынов выпили, — сокрушался Карп.

— Батя, мы почтим память твоих сынов и зятя. Завтра же и почтим. И позову я своих братов, которые тоже под Казанью бились. — Даниил откланялся и покинул хату.

Всё то время, пока Даниил разговаривал с Карпом и Олыкой, пара тёмно-вишнёвых глаз не отрывалась от лица Даниила. Молодая женщина Олеся стояла в своём покое за дверью и наблюдала через щёлку за Даниилом, прислушивалась к разговору. Едва Даниил ушёл, она вышла из своего покоя и скрылась во дворе. Она поглядывала из-за угла, как он садился на коня и поскакал, а после этого долго стояла, прислонившись к стене хаты. В глазах у неё были слёзы и таилось горе. Вспомнила она в эти минуты своего убогого Охрима, к которому никогда не питала никаких чувств, кроме жалости. Была ещё досада на родителей, потому как выдали они её за сына зажиточных хозяев. Да что там, и вспоминать-то было нечего, и оттого, сама не понимая, увидев дважды Даниила, она потянулась к нему, как цветок к солнцу.

Даниил проехал мимо лесорубов, которые валили дубы, понял, что у них всё идёт как надо, предупредил, чтобы не валили деревья больше нужного, сказал: «Поберегите на будущее» — и поскакал в становище. К вечеру этого же дня воеводы собрались в шатре Даниила и подвели счёт сделанному за день. Выходило, что весь брус, все пластины на боковины стругов будут готовы через день-другой и каркасов для стругов было сделано уже за полторы сотни. Лавки на струги были уже вытесаны из толстых комлей, которые тоже разбивали пополам и вдоль.

— Слава богу, всё идёт хорошо, к половодью, надеюсь, и управимся, — заключил беседу о делах Даниил. — А теперь, браты, у меня новость есть.

Удивились Пономарь и Лыков: какая такая новость в глухом лесу может явиться.

— Выкладывай свою новость, коль так, воевода, — сказал Степан.

— Вы, поди, видели, тут выше по течению реки коса огромная в Днепр врезается. Так на ней близкие нам люди живут.

— И кто же? — спросил Пономарь.

— Батюшка с матушкой казачьего рода, а их сыны и ещё зять под Казанью пали. Вот так-то.

— Да, новость… Может, мы и видели тех лихих казаков. Уж больно славные они ребята, — с похвалой отозвался Степан.

— Вот я и хочу, чтобы мы завтра после полудня на косу пожаловали. Почтим казаков.

— А чем они там живут? — спросил Пономарь.

— Удивился и я, когда сидел в хате. Похоже, что впроголодь. Может, рыбой из Днепра питаются. Они тут четыре года бедуют. У них что ни год, то беда: в первый год коня увели, во второй — телку, на третий корову угнали. Живности никакой не держат.

— Тут, Фёдорыч, кобылка три дня назад ожеребилась. Может, пожалуешь её? Землю пахать будут. Глядишь, и полегче станет… — сказал Иван.

— Кобылку можно отдать, и жеребёночка тоже. Есть ли сено у них? За рекой-то стога высятся, — рассуждал Даниил.

— Поможем чем-нибудь. Овса куль-другой, — осторожно подсказал Степан. — Муки на прокорм…

Все трое сошлись на том, что помогут всячески, но не в ущерб походу.

— Завтра, выходит, и побываем у них, — заключил Даниил.

— А про дочку-то ты ничего не слышал? — спросил Пономарь.

— Не было о ней речи. Отрезанный ломоть. А может, прячут. Там у них такие схороны — ума не приложить. Вот что, братцы: узнайте, где тут близко селения, Ипата, что ли, пошлите. Я бы для них корову купил. А без нас никто не порадеет.

Иван и Степан лишь молча покивали головами. Даниил проводил воевод и остался в шатре. Пора было отдохнуть, потому как с ранней зари он был на ногах. Но что-то мешало ему лечь на походное ложе из хвои, укрытое овчинным пологом. Он вышел из шатра и направился к Днепру. Сумерки ещё не сгустились, и было видно далеко. Даниил шёл вверх по течению реки и дошёл до укрытой льдом заводи, отделяющей берег от косы. Он поравнялся с тем местом на косе, где стояла хата, и вдруг заметил, что во дворе горит костерок. Его повлекло на огонь. Он миновал заводь, и вот уже под его ногами оказалась тропа, ведущая на косу. Ему захотелось узнать, зачем тут жгут костёр. «Может быть, дают сигнал кому-то», — мелькнуло у Даниила. Он пошёл по косе, прячась за деревьями, а когда достиг того места, где воины днём валили дубы, увидел, что двое собирают ветви и уносят их. В одном человеке Даниил узнал Карпа. Другой же был постройнее, повыше, в чёрной свитке, на голове у него ничего не было. Даниилу показалось, что это молодая женщина, скорее всего, дочь Карпа и Олыки. Она ловко и быстро нагнулась, легко подняла большую вязанку ветвей и понесла их. Карп потихоньку плёлся следом.