Александр Антонов - Воевода

Перед разлукой на косу пришли Степан и Иван. Они принесли тяжёлую суму. В ней было ценное оружие, золотые вещи, золотые и серебряные деньги. Всё это расторопный Степан и его ратники добыли в Крыму и поделились от щедрости своей. Была тут и большая доля Захара. Словно чувствовало его сердце, что Даниил расстанется с Олесей, и он собирал ей добро на безбедное прожитие. Придя на косу, Степан и Иван внесли суму в дом, и Степан сказал:

— Мы помимо твоей воли, батюшка-воевода, позаботились о прожитии Олеси с родителями наших побратимов и того, кого явит миру Олеся. Ты уж не суди нас, воевода.

Даниил не мог их судить. Он был рад тому, что они сделали. Сам казнил себя, что вовсе не подумал о том, что Олесе надо на что-то жить.

— Спасибо, дорогие. Век буду вам благодарен, — сказал Даниил.

Степан же велел Карпу припрятать добро.

— Да не держи втуне, тратьте на жизнь сколько нужно. Всё во благо семьи, во благо вашего внука.

Олеся проводила Даниила к становищу и не покидала его, пока он не сел в кибитку. Она не плакала, лишь грустила, говорила ему, что он остался с нею, гладила живот и улыбалась.

И всё-таки жизнь на косе для хуторян не стала прежней, одинокой. Десять пар полонян и полонянок остались на прожитие близ косы. Это место показалось им благодатным и безопасным. Они поселились в устье реки Псёл.

Возвращения рати Даниила Адашева из Крыма ждали не только в Москве, но и по всей державе. Тысячи матерей и отцов молились за возвращение своих сыновей. Тысячи русичей, потерявших надежду увидеть когда-либо пленённых сыновей и дочерей, воспрянув духом, надеялись на чудо. Что ж, Даниил Адашев оправдал надежды многих тысяч скорбящих по своим ближним. Более трёх тысяч бывших русских пленников привёл Даниил в Москву. Правда, были и потери. За время схваток и сеч в Крыму рать Адашева лишилась около двух тысяч воинов, но они погибли во имя торжества русского оружия. Радость в Москве была чрезвычайна, поход Адашева был первым вторжением русских в Крым. «Преж бо сего, — говорит летописец, — от начала, как и юрт Крымский стал и как в тот Корсуньский остров нечестиви басурмане водворишись, русская сабля в нечестивых тех жилищах очервлена не бывала».

В стольном граде рать Адашева встречали колокольным звоном всех кремлёвских соборов и церквей. Никто, кроме великих князей, не удостаивался такой чести. Адашева встретили на Никитской улице глава Разрядного приказа князь Михаил Воротынский с вельможами. Князь, обняв Даниила, показал на коней из царской конюшни, и проговорил:

— Ты, удалой воевода Даниил Фёдорович, садись на свежих коней и скачи к лавре Сергиевой. Там на пути тебя ждёт государь.

Даниил устал, в седле держался ещё слабо, но не было у него сил переступить через волю царя. Он позвал воевод Пономаря, Лыкова и Якуна. Они сели на государственных коней и поскакали к Троице-Сергиевой лавре. Скакали вёрст двенадцать и за деревней Шолохово встретили поезд царя. Он остановился. Даниил спешился и подошёл к царской колымаге. Дверца открылась, и Даниил услышал голос Ивана Васильевича:

— Победитель Адашев, иди ко мне.

— Здравствуй, государь-батюшка, — нырнув в колымагу, сказал Даниил.

— Здравствуй и ты, воин. Обнимаю тебя и венчаю за службу. Садись и рассказывай, чего достиг в Крымской орде. Нагнал ли страху на басурман или ни с чем ушёл?

— Нагнал, царь-батюшка. Громы небесные их сотрясали, — ответил Даниил и начал пространно, со многими подробностями, пересказывать, как строили струги, как шли по Днепру и морю, как пленили турецкие корабли.

На это царь сказал:

— Честь тебе, Адашев. Правильно поступил, что отдал корабли султану. Мы с ним не воюем.

Даниил известил царя о пленении семидесяти мурз и князьков, об освобождении из неволи тысяч русичей и поведал, что близ Монастырского острова заставил бежать Девлет-Гирея. Царь Иван Васильевич слушал и удивлялся, какие чудеса может творить русская рать, ведомая разумным воеводой. Подумал: «Дам я тебе простор, Адашев, дам. Ты ещё молод, таких высот достигнешь! И державе от тебя большая польза». Сказал, когда Даниил замолчал:

— Ты теперь отдыхай, раны залечивай. А службу править будешь зимой. Да покажи мне своих побратимов.

— Здесь они, царь-батюшка.

Иван Васильевич остановил колымагу, вышел из неё. Даниил выбрался следом и позвал ехавших чуть позади воевод:

— На поклон к царю-батюшке идите!

Перед царём предстали три богатыря воинского духа и доблести.

— Хороши витязи, — заметил он.

— Без них, царь-батюшка, и победа не так легко далась бы.

— Завтра вы ко мне на пир явитесь. Я золотыми пожалую вас, — сказал Иван Васильевич и вернулся в колымагу.

Четверо воевод стояли в низком поклоне, пока огромный экипаж, запряжённый шестёркой белых лошадей, не проехал мимо них.

— Ну что, побратимы, завтра пировать будем! — весело сказал Даниил.

— Дома бы хотелось побыть, — отозвался Иван Пономарь, выразив общее желание воевод.

Даниилу и самому не хотелось идти в Кремль. Томило какое-то предчувствие беды, и оно не обмануло Даниила. Следуя вместе с поездом царя в Москву, Даниил подумал о брате и предположил, что с ним уже случилась беда. Много лет Алексей был неразлучен с царём, он сопровождал его в поездках на все богомолья. На сей раз Алексея близ царя не было, зато в карете следом за государем ехал князь Афанасий Вяземский, а рядом с ним сидел дворянин из незнатного дворянского рода Григорий Скуратов-Бельский. Даниил подумал, что каждая встреча с Афанасием Вяземским чревата какими-то бедствиями. Теперь он знал, что князь Афанасий Вяземский донёс на него и на Ивана Пономаря в Разбойный приказ, когда они остановили поджигателей, слуг Анны Глинской, и отдали их на суд арбатской толпе горожан. Дошли до Даниила и причины вражды Афанасия к роду Адашевых. Отец Даниила Фёдор Адашев якобы перешёл в давние годы дорогу молодому князю Вяземскому, когда вместо него был отправлен великим князем встречать польского посла Никодима Тихоновского. В августе 1536 года было записано: «А с мёдом потчевать Никодима послал великий князь к нему на подворье Фёдора Адашева». С той поры и возненавидел удачливых Адашевых князь Афанасий Вяземский.

Теперь этот косой, ненавидящий взгляд больно ожёг удачливого Даниила, и он сообразил, что отстранение брата Алексея от поездок с царём случилось не без старания князя Вяземского. Этот человек всегда находил почву для ненависти и зависти к Адашевым. Они давали постоянную пищу этому злобному псу своими делами на пользу державы, они были даровитее тупого завистника.

Расставшись с побратимами на Тверской улице, Даниил помчался домой, на Сивцев Вражек. Он приободрился в пути, не желая показываться усталым и удручённым. А в доме его встретила настороженная тишина, лишь Тарх да Оля, выбежавшие к отцу, нарушили её. Оля бросилась на руки к Даниилу, прижалась к его лицу, повторяя: «Батюшка родимый!» Тарх подошёл более степенно. Он вырос за минувший год, и что-то отроческое потерялось в нём. Он был, как показалось Даниилу, похож на юного старца. Что-то вялое, неестественное замечалось в нём, чего ни у кого из Адашевых не было. Отец поцеловал Тарха, спросил: