Александр Антонов - Воевода

Пелагея с силой разминала живот. Саломея помогала ей, и они разбудили младенца, ему захотелось на волю. Роженица застонала. Пелагея велела ей встать на колени. Она и Саломея помогли Глафире.

Роженица закричала. Младенец уже появился наполовину, потянулась пуповина.

— «Тайна Господня — боящиеся его и завет его…» — пела Саломея, поддерживая Глафиру. — «Очи мои навсегда к Господу, ибо он извлекает из сети ноги мои…»

Младенец уже лежал на чистой простыне на руках у Пелагеи. Саломея уложила роженицу на бок, прикрыла её наготу. И та заплакала. Это были слёзы боли и радости, они обильно текли по лицу. В опочивальню заглянули мать Даниила и мать Глафиры. За их спинами стояли Даниил и Фёдор. Саломея и Пелагея запеленали младенца, и Пелагея поднесла его к Ульяне и Марии.

— Внука вам принесла голубушка ваша.

Женщины тоже прослезились от радости. Мужчины обнялись. Даниил подумал про себя: «Вот и появился Тарх, не зря носил имя…»

— Пойте ему новую песню, пойте ему стройно и с восклицанием. И все дела его верны, — с распевом произнесла Пелагея и передала Ульяне и Марии внука.

В опочивальню вошёл Фёдор и тоже вознёс молитвы за внука. Он спел хвалебную песнь Давида «В день предсубботний, когда населена земля». Даниил помогал ему:

— «Господь царствует. Он облечён величием; облечён Господь могуществом, потому Вселенная тверда и не подвигнется».

Но каким жестоким бывает рок! Ещё полчаса назад Даниил не ведал о своём будущем и о будущем сына ничего. Однако в этот час радости к нему пришло прозрение. Он увидел всё, что уготовано ему и сыну. Он не прозрел только тот день, когда десница судьбы оборвёт их бренную жизнь. Прозрение было страшным. Но Даниил не дрогнул сердцем. Он верил в то, что оставшиеся годы жизни — всего двенадцать лет — он проживёт так, как заповедал ему Господь Бог. Помня, что он обречён быть воином, он принял своё прозрение, как принимают предстоящую сечу с врагом, — мужественно и стойко.

В Москве Даниил появился всего три дня назад. Позади был долгий путь. Его небольшой отряд, он, Иван Пономарь и десять воинов во главе с Каюмом шли медленно, останавливаясь в больших селениях и городах, втроём ходили продавать товар на прокорм себе и воинам. Даниилу и Ивану вдвоём, может быть, и не удалось бы добраться до Москвы, потому как они трижды нарывались на разбойные ватажки в Черемисской земле, кои выходили на большую дорогу грабить торговых людей. И вот уже всё позади. Правда, за три минувших дня в Москве Даниилу и Ивану выспаться как следует не пришлось. Нынче наступил у них день отдыха. Глаша уже кормила грудью малыша, и он показал-таки характер трудолюбца. Завтра Даниилу предстояло идти на службу, появиться в Разрядном приказе и, может быть, отчитаться перед думным боярином Дмитрием Романовым-Юрьевым. Но прежде ему обо всём хотелось поговорить с братом Алексеем и с отцом. Они, надеялся он, подскажут, как вести себя, рассказывая о казанском хождении. Он был уверен, что они посоветуют ему умолчать о нём — ради личной безопасности. Что уж говорить, он много взял на себя лишнего. Ну хотя бы эти встречи с Шиг-Алеем. Ведь никто не давал ему на то воли. Однако брат сопровождал царя на моление в Троице-Сергиеву лавру, а отец целые дни пропадал на службе в Поместном приказе, домой приходил поздно. А тут тяжёлые роды Глафиры. Обо всём забыл Даниил и только теперь мог вздохнуть посвободнее.

Наутро, как и полагалось, чуть свет, Даниил с Иваном отправились в приказ. Погода была чудесная: тепло, тихо, солнечно. Москва уже почти поднялась из пепла, стала краше, чем прежде, выше ростом. Появилось много каменных хором. Башню в Китай-городе восстановили, стены вознесли. Иван шёл и мечтал:

— Вот как возьмут меня на службу, так я зашлю сватов к своей Дашутке. Саломея уговорит родительницу, она это умеет.

В Разрядном приказе Даниила встретили почтительно. Подьячие кланялись ему. Фадей открыл перед ним двери, когда он шёл к думному боярину. И сам боярин встал, когда Даниил вошёл в его покой, руку протянул.

— Здоров будь, сын Фёдоров.

— Тебе, батюшка-боярин, долгих лет жизни и здоровья, — ответил Даниил.

Он ломал голову, гадал, с чего это так почтительно его встречают. Позже он понял: это благодаря тому, что его отец и брат, при дворе служа, всё выше поднимались в гору.

— Вот вернулись мы с Иваном Пономарём из Казанского царства, готовы во всём исповедаться.

— Всё ли исполнили там?

— Всяко можно сказать, батюшка-боярин. В одном преуспели больше, в другом — меньше. Не мне судить, но главное сделали. Ведомы нам теперь все сильные и слабые стороны Казанской крепости.

— Чего и добивались, — заметил боярин.

— Но есть, батюшка, дело, которое до царя надо бы довести.

— А до меня ты его не доведёшь?

— Тот человек, который поручение дал, велел только к царю идти. Я уж и сам пытался его убедить, а он говорит: «Нет. Иди к царю, Адашев, и баста».

— Тогда иди. Лишь тебя там и не хватает, — как бы съязвил боярин. — Однако в Москве батюшки-царя нет — вот и весь сказ.

Даниил задумался. Нарушить слово, данное Шиг-Алею, он не мог. Да и чревато это было, потому как и в опалу можно угодить от царя, ибо Шиг-Алей не за горами. Скакать в Троице-Сергиеву лавру у Даниила не было воли. Да и о Иване Пономаре теперь было неудобно говорить. А надо: Иван ждёт и надеется, что судьба его определится. Зная думного боярина как честного и справедливого человека, Даниил отважился нарушить данное Шиг-Алею слово, при этом, как ему показалось, вовсе не в ущерб, а на пользу Шиг-Алею. Помнил Даниил, что Романов-Юрьев хорошо относился к царевичу. И сам он, Даниил, волей боярина был послан к Шиг-Алею. Поставил Даниил боярина на место своего брата, которому Шиг-Алей доверил бы свою тайну, и сказал:

— Я, боярин-батюшка, пекусь не о своём личном благе, а о достоинстве русского человека. Да вижу, что оно будет сохранено. Потому передам тебе слово в слово то, о чём мы говорили с казанским царём с глазу на глаз в последний вечер перед моим столь ранним отъездом из Казанского царства.

— Так уж с глазу на глаз?

— Как перед Господом Богом говорю. — И Даниил перекрестился.

— Не дрогни! — предупредил боярин.

— Не дрогну, полагаясь на твою честь и достоинство, боярин-батюшка.

Память у Даниила была отменная, и он пересказал весь ход встречи с Шиг-Алеем, не убавив и не прибавив ни слова. А когда закончил, и боярин и Даниил долго молчали. Первым нарушил молчание боярин Дмитрий:

— Спасибо тебе, сын Адашев, что доверился мне. Я ведь не меньше других пекусь о благе Руси и потому, отложив все дела, лечу в лавру. Ноне же должен знать царь всё, что намерен делать Шиг-Алей. Но ты сам видел те силы, кои мешают ему царствовать?