Александр Антонов - Воевода

Подходя к Мамадышу, Даниил заметил, что за ним следят из-за остроколья, но никто не держал лука со стрелой наготове. Однако не из городка, а со стороны, из кустарника, кто-то выпустил стрелу, и она пролетела мимо. Грудь у Даниила обожгло холодом, но он шёл, глядя туда, откуда прилетела стрела, где затаился некий враг. А в это время в кустарники кто-то со стены тоже пустил стрелу, и там раздался крик. Даниил уже был около ворот. Открылась калитка. В ней стоял старец. Он спросил:

— Что тебе нужно?

— Я пришёл с миром. Мы никого не тронем. Царь Иван просит вас дать ему клятву верности, и мы уйдём в Казань.

— Дай ту клятву. Хочу видеть её. Я старейшина рода Мамадыш.

Даниил достал из кафтана список, развернул его и показал старцу. Но тот взял список.

— Иди за мной. Аллах защитит тебя.

Даниил пошёл в городок за старцем.

Варлам с воинами заждались Даниила и уже вышли на берег. Впереди встали стрельцы с пищалями и медленно двинулись к городку. Но в это время распахнулась калитка и появился Даниил. Он шёл, улыбаясь и пошатываясь. За ним шли несколько молодых казанцев и несли овечьи бурдюки с хмельным кумысом. Даниил подошёл к воинам.

— Ну, братцы, хорош кумыс у мамадышей. Вот их подарок. — Он показал на бурдюки в руках мамадышцев. — На всех хватит.

Воины забрали у них бурдюки, смеясь, похлопали по плечам, кому-то пожали руки, и все, довольные, разошлись, кто к судам, кто в городок.

Плавание до Казани по быстрой воде Камы, а потом вверх против течения по Волге завершилось для Даниила и его ратников безмятежно. По правому и левому берегам Волги до Казани уже не было враждебных сил. Здесь сказали своё слово казанские князья и мурзы, которые остались в городе и присягнули на верность русскому царю.

И была радостная встреча с отцом. К ней примешивалась горечь. Фёдор Григорьевич уже источался здоровьем. Он ни на что не жаловался, но силы покидали его, он был худ и прозрачен.

— Не знаю, Данилушка, что со мною случилось. Таю, как вешний лёд. Ноги по утрам не гнутся, ходить без посоха не могу.

— Батюшка, ты ведь всю жизнь, словно лошадь у пахаря, из сохи не выходил. Откуда быть здоровью! Да и годы твои маститые. На покой пора.

— Подал я прошение царю-батюшке. Жду ответа со дня на день. А тебе, сынок, уже срок пришёл возвращаться в стольный град.

— Чья воля, батюшка?

— Моя, Данилушка. Отписал я о приведении к правде возмутившихся казанцев, черемисов, удмуртов, мордвы и мокши с ними и посылаю тебя с отпиской к царю. Ждёт он нашу бумагу с нетерпением, предупреждал даже с оказией.

— Но я не могу тебя оставить, батюшка.

— Ты мне, сынок, ничем не поможешь. И там, в Москве, ты теперь нужнее, чем здесь. Так что собирайся с Божьей помощью в путь. А полк твой на моём попечении останется.

Даниил лишь тяжело вздохнул, слов возражения у него не нашлось.

«Данилы Фёдоровича не было в Москве, он всё время служил в Казанском крае и в конце 1554 года (в октябре) приезжал к государю с известием о блестящей победе над возмутившимися казанцами», — читаем мы в «Русском библиографическом словаре».

В Казани Даниил не задержался. В бане помылся, три дня отсыпался, ожидая отцову отписку. А последние полдня в беседе с отцом провёл, просил его отправить на отдых по домам борисоглебских ратников, сказав при этом:

— Они мне, батюшка, нужны будут. Сердце о том вещает.

— Коль так, с тобою и пойдут. В пути где-нибудь за Нижним Новгородом и завернёшь их в Борисоглебское.

— Спасибо, батюшка. Ещё Ивана Пономаря да Степана Лыкова прошу отпустить.

— Эко размахнулся. Полрати уведёшь с собой, — усмехнулся отец.

— Так ведь без них я словно без рук. Дай Бог каждому таких побратимов, что в ратном деле, что в советах.

Потом Даниил вспомнит этот разговор с отцом и скажет себе: «Надо же, как в воду глядел. Куда бы я без Ивана и Степы».

И вот уже отписка готова, печатями в пакет замкнута. Что в ней написано, Даниил не знал, да и не принято было знать. Борисоглебские тоже вскоре оказались в полном сборе. Правды, поубыло их, всего сто три человека в наличии, а из пятидесяти кто служить при пушках остался, а кто и голову сложил. Прощание с отцом было для Даниила самым тяжёлым часом в его жизни. Опять-таки вещало сердце, что им больше не свидеться, хотя и говорил Даниил: «Ждём тебя, батюшка, в Москве». Отец нагрузил две сумы подарков родным, всё из даров казанской знати, с тем и проводил. У обоих глаза повлажнели, да сдержались воины, не пролили слёз…

Уходил Даниил из Казани с сотней борисоглебцев, конным строем. Шли правым берегом на Нижний Новгород, на Владимир — самый прямой путь к Москве. За Нижним Новгородом Даниил и его спутники попрощались с борисоглебцами: им предстояло идти берегом Волги на север.

— Вы меня ждите. Скоро гостевать приеду. Авдею низкий поклон передайте, — наказывал Даниил пушкарю Касьяну.

А как ушли борисоглебцы, Даниил загрустил: вроде бы потерял что-то очень дорогое. Но с ним оставались Иван Пономарь и Степан Лыков, было с кем развеять печаль. Иногда Даниил вспоминал старшего брата, с которым, как ему казалось, предстояла нелёгкая встреча. Хотя и был Алексей, по мнению отца, пока в любимцах царя Ивана, да любовь самодержца хрупкая: задень нечаянно — расколется на черепки царская милость. А он, Алёша, ходил по лезвию острой сабли, и испытание его красотой и величием царицы Анастасии могло порушиться от нечеловеческого напряжения. Что говорить, в священных писаниях сказано о беспомощности человеческой перед соблазном. Запретный плод кого не совращал.

Случалось вдруг, из глубины прошлого в сознание Даниила врывался образ Кати. И тогда его мутило бессилие оттого, что он ничем ей не помог, не защитил от полона. В его голове возникали картины того, как захватывают её ордынцы, лишают девственности, чести, достоинства. Даниила обуревала ярость, и он готов был мстить тем, кто лишил его первой любви, кто украл у него невесту. «Да-да, — говорил он себе, — Бог всё-таки наградил меня Глашей, и она не вдруг, исподволь заполнила сердечную пропасть. И хорошо, что всё так получилось. А если бы не батюшкина и матушкина воля? Если бы я взбунтовался против неё? Тогда…» Нет, Даниил всё-таки находил в себе силы отказываться от мысли, что было бы «тогда». Гася ярость, Даниил возносил Господу Богу молитву за то, что он дал ему сына, дал доченьку, которые им любимы, что теперь он искренне любит Глашу и постарается ничем в жизни не огорчить её. И, выходя из тьмы на свет, Даниил пускал коня крупной рысью, словно этим мог в мгновение достичь Москвы. Иван со Степаном пускались за ним вслед.

— Знаем, над чем ты чахнешь, воеводушка, — смеясь, говорил Степан. — Никак не дождёшься, когда нырнёшь в постельку к своей ненаглядной.