Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

Это была стража. Сегодня она была усилена. У самых ворот апсил наткнулся на араба, который ходил взад-вперед перед глубокой аркой подворотни. Улучив момент, когда араб повернулся к нему спиной, Апста зыхьчо обхватил его левой рукой за шею, а правой вонзил нож в сердце. Араб захрипел и медленно повалился на бок. И тут случилось непредвиденное: у самых ворот, оказывается, спал на земле еще один воин. Апста зыхьчо не заметил его в кромешной тьме и, когда нащупывал засов, наступил на спящего. Тот вскочил и, почуяв неладное, закричал:

— К оружию, правоверные, к оружию! Враг в крепости!

Апста зыхьчо ударил его ножом в бок; араб, умирая, простонал:

— Азраил, проведи меня в эдем...

Стража всполошилась, но было позднот — в распахнутые ворота хлынули апсильские и византийские воины во главе с Маринэ. Захваченные врасплох, арабы метались в предрассветной мгле и падали под удавами мечей и стрел. К восходу солнца все было кончено. Апсилы вылавливали отдельных затаившихся арабов и добивали их или брали в плен. Среди убитых Маринэ нашел Фарсмана. Он лежал, так и не выпустив из рук меча, который на этот раз не попробовал крови. Между ребер у него торчала апсильская стрела. Маринэ остановился, чтобы получше рассмотреть коменданта крепости. В это время из-за обломка стены выскочил сын Фарсмана с занесенным мечом. Апста зыхьчо прыгнул ему наперерез и принял удар на себя. Маринэ обернулся и взмахнул мечом; несчастный юноша упал рядом с отцом.

Маринэ приподнял спасителя и ужаснулся: чуть ли не половина лица воина была рассечена. Он поднял его на руки и понес. Искусный знахарь, всегда сопровождавший воинов Маринэ, уже спешил ему навстречу. Передав знахарю раненого, Маринэ сказал:

— Лечи его, как лечил бы меня. Это мой побратим.

Апста зыхьчо остался жив, и не было у Маринэ человека более близкого и верного, чем он.

2

День догорал. Тучи набухли кизиловым соком заката; лиловые горы кутались в них, как пастух в бурку перед ненастьем. Светлячки пробовали в глубине кустов свои фонарики, собираясь лететь на простор выползающей из ущелья ночи. Слышнее стал голос Кодора; река почуяла прибывающую к ней с гор с талыми водами грозную силу и будто сердилась на тесноту своего каменного ложа. Где-то в лесу ухнул филин, ему ответили жалобным плачем и причитаниями вечно голодные шакалы. Пара черных воронов пролетела на ночлег в горы.

Маринэ смотрит на густеющие тени, слушает голоса родной природы и думает о прожитом. Глубокий вечер его жизни так же печален и тревожен, как этот багровый закат.

Маринэ был старым и седым уже тогда, когда нынешние старики были молодыми людьми. Но что с того, что слава о первейшем человеке среди апсилов разнеслась по всему Кавказу и даже залетела во дворцы повелителей народов Востока и Запада, если долгая жизнь принесла суровому воину и правителю Апсилов лишь горький дым разочарования? Ничего из задуманного им еще в молодые годы не осуществлено — не собраны под его властной рукой в одно могущественное государство земли апсилов, абазгов и мисимиян, не восстановлен Цхум, разрушенный ромеями лишь для того, чтобы он не достался воинам персидского царя Хосрова, некогда грозная крепость Тсахар тоже лежит в развалинах. Из остатков ее апсилы сложили для своего правителя и его семьи маленький дворец. И вот Маринэ сидит в крохотной башенке этого дворца и провожает уходящий день. Таков итог его долгой жизни.

Много вечеров и рассветов встретил он в этой башне, много здесь им передумано и взвешено. Теперь решение принято, завтра он его объявит. На душе Маринэ — спокойная грусть примирения с неизбежным. Что ж, он покажет своему народу выход — единственный правильный выход... Пусть не думает его сын Евстафий, что он счастливее отца. Другого пути у него нет.

По мере того, как сумерки сгущались, Маринэ все больше проявлял нетерпение; он напряженно вслушивался в тишину леса. «Они должны были вернуться к первой звезде, — подумал он о гонцах, разосланных несколько дней назад во все концы Апсилии. — Но вот уже вечерняя звезда выводит на небо свое бесчисленное сверкающее воинство, а их нет...». Услышав, наконец, радостное ржание возвращающихся из дальней дороги лошадей, Маринэ с облегчением откинулся на спинку скамьи. К воротам крепости-дворца подъехало несколько всадников, а через некоторое время на башню поднялся сын Маринэ.

— Гонцы вернулись. Они оповестили всех. Не застали только Мыкыча и Циркута. Они дней пять как уехали в Анакопию, — сказал Евстафий с нескрываемым раздражением. Он был уже немолод и фактически правил Апсилией. То, что отец до сих пор не сказал.ему, зачем созывает глав родов, вызвало в нем недовольство. Лишь глубокое почтение к отцу не позволяло Евстафию явно выразить его.

— Мыкыч и Циркут завтра будут здесь, — проговорил Маринэ.

— Значит, это ты послал их к ромейскому выкормышу?.. Зачем?

— Завтра ты обо всем узнаешь. — Что ты задумал, отец?..

— Завтра!

Евстафий выдержал тяжелый взгляд запавших глаз отца. Маринэ твердыми шагами пошел к выходу. Стальное острие его алабаши высекло искру из каменного пола. Евстафий стиснул кулаки; в нем кипела обида. Он догадывался, зачем отец созвал старейшин апсильских родов, и тихо сказал:

— Духи гор, не дайте свершиться неправому делу.

Духи гор никогда не скажут прямо; их язык надо понимать. Как бы в ответ на слова Евстафия бесшумно полыхнул в облаках розовый свет молнии. Евстафий почувствовал в груди холодок; он не понял, одобряют ли его духи гор или предостерегают, и это посеяло в его душе тревогу.

Главы апсильских родов начали съезжаться к полудню. Первым приехал в сопровождении двух сыновей-близнецов Апста зыхьчо. Лицо главы рода обезображено страшным шрамом. Ростом он невелик, телом сух и в бою проворен, как рысь. Не одна вражья голова слетала с плеч, снесенная быстрым, как молния, клинком Апста зыхьчо. Его сыновья — небольшого роста крепыши — Абыда и Гыд держались скромно, но с достоинством. Все знали: братья — неустрашимые воины, они не уступают отцу в воинской доблести.

Как ни торопились люди Маринэ навстречу Апста зыхьчо, проворные братья опередили их. Они мигом слетели с седел и, стараясь опередить один другого, помогли отцу спешиться. Апста зыхьчо, чуть прихрамывая, пошел к Маринэ.

Завидев побратима, Маринэ встал ему навстречу.

— Ты, как всегда, первым откликнулся, — сказал он, усаживая Апста зыхьчо рядом с собой.

— Я и мои сыновья всегда готовы служить Апсилии и тебе, — с достоинствам ответил старый воин. — Куда ты поведешь нас?

— Стар я войско водить. Да и не воинской доблести жду от тебя. Мне нужен твой мудрый совет.

У Маринэ не было тайн от побратима. Прежде чем объявить свое решение главам родов, он хотел заручиться поддержкой Апста зыхьчо. Старики беседовали с глазу на глаз. Евстафий не посмел приблизиться к ним. Он встречал других глав родов. Когда появился в окружении своих немногочисленных сородичей старик Абгахша из далекого и глухого урочища Амзара, среди людей Маринэ и ранее прибывших послышался недовольный ропот. Абгахша лишь сверкнул на них глазами из-под косматых бровей и угрюмо отошел в сторону. Абгахша — не апсил. Он принадлежал к одному из могущественных некогда родов мисимиян — племени, жившего высоко в горах севернее абхазов и апсилов. Мисимиянские роды были чрезвычайно горды, жили независимо друг от друга, никого не признавая. В результате междоусобиц, а также нашествий персов и арабов много мисимиян было истреблено, страна их опустела. Оставшиеся несколько родов, в том числе и род Абгахша, жили обособленно; занимаясь охотой и скотоводством. Крепость Тсахар, из остатков которой был построен дворец Маринэ, была когда-то южным форпостом Мисиминии на границе с Апсилией; ее разрушили воины Льва Исавра.