Роман Петрозашвили - У стен Анакопии

— С нами наш мудрый вероучитель католикос Табор, — ответил Арчил. — Ныне Цихе-Годжи стал средоточием духовной и мирской жизни всей Картли. Под древними святыми хоругвиями нашими собралось много эриставов и питиахшей. Придет час — выступим на мусульман, и если будет угодно богу, освободим всю Картли, тогда по своим пределам разойдемся. А пока живем мы, уповая на бога и на помощь императора.

— Ныне императору впору самому помощи просить. Воюют ромеи с агарянами много лет, а никак их не одолеют, — сказал Леон.

— То-то и плохо, что император нам сейчас помочь не может, — сокрушался Арчил.

Вот и опоясанная тройной стеной крепость Цихе-Годжи. Народ высыпал на ее стены и радостно приветствовал абазгов. Женщины поднимали на руках детей, и те бросали сверху цветы. Перед дворцом в две шеренги стояли азнауры и отборные тадзреулы в кольчугах, с копьями и щитами, кроме того, на боку у каждого еще и длинный узкий меч. Между воинами расстелены ковры. Сумрачный дворец-крепость с узкими окнами-бойницами и высокой дозорной башней украшен хоругвиями. Леон смущен оказываемыми ему почестями, а Дадын доволен. «Хорошо встречают. Но как-то отнесется к Леону Мириан?» — ревниво подумал старик.

Не успел Леон ступить на ковер, как из дома вышел Мириан. Длинная полуседая борода покрывала грудь, взгляд проницательный. Леон взбежал по лестнице, но и Мириан сделал несколько торопливых шагов ему навстречу. Они сошлись на лестничной площадке, устланной дорогим ковром. Леон хотел было преклонить колено, но Мириан удержал его.

— Я прибыл к тебе по завету моего почившего отца и по велению собственного сердца как сын к отцу.

— Ты и есть мне как сын, ибо с твоим отцом мы были братьями. Твое появление на нашей земле ознаменовалось добрым делом. Бог избрал тебя своей карающей десницей и твоей рукой наказал вероотступника Гасана. — Мириан повернулся к народу; он положил руку на плечо Леона и провозгласил:

— Слава Леону Абазгскому!

Взметнулись мечи, копья, затрепыхались хоругви; тысячеголосые возгласы народа вспугнули голубей.

— Ваша!

— Слава! Слава!

Мужественная красота и скромность молодого правителя Абазгии пришлись по душе народу. Среди женщин, стоящих у входа во дворец, Леон увидел девушку, заметно выделяющуюся среди других изысканной скромностью наряда, с золотым обручем на голове, отягощенной длинными косами; глаза девушки были устремлены на Леона с таким откровенным любопытством, что он смутился. Мириан взял Леона под руку и повел во внутренние покои дворца.

— Бог даровал мне радость встречи с тобой, но все же упрекну: не предупредил о приезде, ехал с малыми силами, а это опасно.

— Все в божьей воле, — беспечно ответил Леон.

— Да ты и сам неплох, — улыбнулся Мириан.

Мириан усадил Леона напротив себя за столик и, как повеливает обычай, сначала расспросил Леона о здоровье, о дороге, о стычке с Гасаном и еще раз возблагодарил бога за то, что он рукой Леона покарал разбойника. Присутствующие при этом Арчил, Дадын и приближенные хранили почтительное молчание, но когда Леон сказал, что приехал просить у наследников Стефаноза совета, в зале зашептались. Мириан встал, давая понять, что сейчас не время говорить о делах.

— Гостям надо с дороги отдохнуть, — сказал он.

Леон снова увидел девушку с золотой диадемой. Она смотрела на него и с улыбкой говорила что-то, склонившись к уху красивой женщины лет тридцати пяти. «Должно быть, она из знатной семьи», — подумал он о девушке. Леон не ошибся: это была младшая дочь правителя Картли Мириана — Гурандухт.

Давно в Цихе-Годжи не устраивалось пышных празднеств — в то тревожное время было не до пиров и развлечений, но на этот раз в честь дорогого гостя Мириан и Арчил приказали устроить достойный его пир. Столы накрыли повсюду — во дворах, на площади, а то и прямо рассаживались на траве в тени чинар; пылали костры, над ними жарились целые туши быков, десятки фазанов и павлинов, нанизанных на вертелы; вино лилось рекой. Гостеприимные картлийцы рассадили за свои столы спутников Леона, но тех было мало, на всех не хватило; из-за гостей ссорились. Помирились на том, что абазги дали слово отведать хлеб-соль у каждой группы пирующих.

Во дворце тоже шел пир горой. Леон сидел между Арчилом и Мирианом. Все уже порядком захмелели. Благословивший братскую трапезу старенький католикос Табор устал и временами клевал носом. Служки пытались увести его на покой, но тот досадливо от них отмахивался. Мириан то и дело подливал вина в чашу гостям, сам же почти не пил. Леон тоже захмелел, но держался с достоинством. Дадын пил умеренно. Он больше слушал, о чем говорят за столом, и поглядывал на Арчила и Мириана, замечая, что те только пригубляют вино. Зато эриставы, азнауры и тадзреулы отводили душу за время долгого поста — пили так, как умеют картлийцы — не пьянея, а только становясь красней и красноречивей. Старик знал многих из них еще с тех пор, как бывал при дворце царя Стефанова по поручению покойного Константина, знали и его. Вон сидит кахетинский азнаур Петре, с которым Дадын не раз обмывал усы вином из одной дружеский чаши. Этот богатырь сильно сдал — постарел, поседел. Должно быть, его одолевают мысли о родной Кахети, изнывающей под арабами, о сыне Шакро, сгинувшем в хазарском плену. Дадын сообщил уже Петре о том, что он дал хазарам выкуп за него, но Шакро еще не вернулся, а может быть, не дождался свободы... Петре встретился взглядом с Дадыном, устало улыбнулся ему и поднял чашу. Дадын ответил ему тем же. Справа от Петре сидит его младший сын Зураб — могучий богатырь, а слева — азнаур Дато, через земли которого ехали абазги. Дадын отметил про себя, что его не было в отряде Арчила, и это показалось ему странным.

Кто-кто а Дато должен был проявить рвение в поимке вероотступника Гасана, разбойничавшего на его земле. Перехватив взгляд Дадына, азнаур громко крикнул:

— Эгей, старый камарит, много ли взял ромейских кораблей? Пью за твое здоровье!

Это можно было понять двояко: как похвалу и как намек на то, что абазги не очень-то верны ромейской империи и при случае не прочь вонзить ей под ноготь занозу. Дадыну тост Дато не понравился, но оставить его слова без ответа нельзя; они были сказаны громко, и теперь все притихли, ожидая, что скажет старый абазг, грехи которого кое-кому из присутствующих были известны. Мириан сдвинул брови, Леон глядел в чашу, медленно поворачивая ее то одной, то другой стороной. Арчил предостерегающе смотрел на Дадына. Католикос Табор по старческой тугоухости не расслышал слов Дато. Петре сжал огромные кулаки и уставился на Дато выпуклыми глазами. Дадын неторопливо налил в чашу вина и встал. Меж тем он лихорадочно искал ответ. Он понимал: Дато сказал это не зря; кто-то, если не он сам, подхватит на лету слова Дадына и донесет до императора Льва: хвалился-де приближенный Леона Абазгского за столом царя Мириана, что берет на меч ромейские торговые корабли.